Курорт - страница 23
Когда танец закончился и танцоры вышли за своими аплодисментами, для нее было огромным облегчением, что Шон не устроил стоячую овацию. Он налил ей вина в бокал и нежно взял ее за руку. Секунду она смотрела в скатерть, затем попыталась взбодриться. Не получилось. Это было как-то неестественно, вся эта игра в любовников. Ее маленькая рука налилась тяжестью в его ладони, но она кое-как выдавила улыбку. Шон поцеловал ее палец и заглянул в глаза.
– Эй, больше никаких споров.
– Никаких.
Ей так этого хотелось. И так же безнадежно хотелось снова стать двадцатилетней. Он продолжал пристально смотреть на нее. Хоть бы он перестал!
– Завтра у нас будет чудесный день в горах. Только ты и я.
Она кивнула. За столиком справа от нее сидела пожилая пара. Они едва обменялись парой слов за весь вечер, кроме обсуждения меню. Казалось, фламенко вытянул из них все силы, и теперь они сидели в полном молчании, избегая смотреть в глаза друг другу. Хилари чувствовала себя опустошенной. Она заставила себя посмотреть на Шона, продолжая катать мизинцем по столу хлебные крошки.
– Так куда ты решил поехать?
– В Антекеру.
– Звучит мило.
– Тебе понравится.
Нет, подумала она. Мне не понравится. Тебе понравится. Но я сделаю все что могу. Все что могу.
– Ты мой лучший друг, честно!
Достаточно тяжело транспортировать пьяного вдрызг человека, но пьяного вдрызг Пастернака – почти нереально. Силы Мэтта были на исходе. Пастернак что-то лепетал, постоянно падал на своего приятеля, но не переставал автоматически подталкивать его на подъеме. Они, спотыкаясь, ковыляли по грязной дороге к центральной аллее, при этом Мэтт вынужден был навалиться на Пастернака всем телом, чтобы только удержать его в вертикальном положении.
– Ты прикинь. Ты мой лучший друг. Я люблю тебя!
– Ты тоже мой лучший друг.
– Но я люблю тебя!
– Я счастлив.
Пастернак хрюкнул и неожиданно выпрямился.
– Глянь!
– Что?
– Разве это… не поразительно?
Мэтт поглядел вокруг. Видны были лишь часть дороги да смутные очертания магазинчиков и коттеджей на фоне подсвеченного склона горы.
– Да, это потрясающе!
– Ты сколько можешь сосчитать?
Когда Мэтт обернулся, Пастернак уже валялся на спине, уставившись на звезды. Мэтт поглядел в чистое ночное небо. Толстяк был прав. Действительно потрясающе.
– Ух ты! Видел вон ту? Падающая звезда! Пастернак начал плакать. Мэтт наклонился к нему:
– Эй, чувак! Что случилось? Пастернак пьяно запинался, но все еще пытался выразить свою мысль:
– Ничего… ничего лучше не бывает. Я плачу, потому что… это так прекрасно. Весь мир… потрясающий! Жизнь такая… удивительная! – Он улыбнулся сквозь слезы. – И мы тоже!
– Что тоже?
– Ну вот эти звезды! Вот мы, а вот они – смотрят на нас…
Мэтт промолчал.
– Мы ведь ничто, понимаешь? И ничто в этом мире не имеет значения!
– Давай, парень. Давай-ка доставим твою задницу домой. – Мэтт ухватил Пастернака за плечи и с трудом поставил на ноги.
– Я и говорю. Это ничего не значит.
– Знаю.
– Я говорю – посмотри на себя. Ты пошел в школу в… – Пастернак пытался преодолеть собственное косноязычие и отчаянно размахивал руками, будто это могло помочь найти нужное слово, – в…
– В приюте. Так?
– А я ходил в шикарную школу. А теперь мы оба здесь.
– Ну и?
– Вот я и говорю – фигня.
Мэтт ухмыльнулся, глядя на серьезную физиономию приятеля, жаждущего просветления.
– Да ведь все вокруг фигня, старик. Полная фигня.
– ЭГЕ-ГЕЙ!
Они подождали эха и снова загоготали. Эти парни часами торчали на балконе наверху и пугали прохожих.
– ЭЙ! ХТО ЕТО ТАМ ИДЕТ? ДРУГ ИЛИ ВРАГ?
– ИТАЛЬЯШКА ИЛИ ЛАТИНОС?
Они еле ворочали языками, вдоволь насмеявшись над собственными хохмами. Наконец, после долгого невразумительного блеянья, они обнаружили, что эхо, ступенчато отражаясь от полукруга корпусов гостиницы, возвращается к ним. Они были в восторге.
– ЛАТИ-И-ИНОС! ЛАТИ-И-НО-ОС! ЛАТИНОС, ИДИ-КА СЮДА И ВОЗЬМИ ПЕСЕТУ!
Смешки. Затем, на той же самой ноте, они выпустили на волю все свое остроумие:
– ЛАТИНОС! ЛА-ТИИИ-НОС! ЛЯГУШАТНИКИ, ЛАТИНОСЫ И МАКАРОННИКИ ОКРУЖАЮТ!
Они буквально умирали от смеха. Шон услышал, как снизу им закричали девушки.
– Успокойтесь, парни!