Курская дуга - страница 4
Дмитрий взбегает по деревянным ступенькам, и, как только он входит на веранду, навстречу ему уже спешит бабушка Марфа, всплескивая руками:
— Приехал! Жив!.. Невредим!.. — и концом платка вытирает слезы. В комнате она не знает, где и посадить Дмитрия. То стул придвинет, то плюшевое кресло. — Позволь мне, внучек, за тобой поухаживать. Ты у меня круглым сиротой рос. Дай я хоть насмотрюсь на тебя. Время сейчас такое… — И она смахивает вновь набежавшие слезы.
Комната, как всегда, аккуратно побелена. На стенах все те же дорогие, пожелтевшие от времени фотографии: по глубокому снегу к станции идут комсомольские ударные бригады, и впереди Дмитрий со знаменем в руках. Тракторный завод! Сколько силы отдано твоим корпусам!.. Тракторный! Это первое испытание в жизни. Нетопленый барак. Кружка кипятку на ужин. А чуть свет — срочная разгрузка эшелонов на станции Лосево. Москва прислала машины. Архангельск — лес, Ленинград и Горький — станки… Люди, создавшие Днепрогэс, ХТЗ и Магнитку, не могли уйти за Волгу и отдать врагу Сталинград!
Под ходиками — единственная карточка отца. Отец в солдатской форме, с двумя георгиевскими крестами на груди. По словам бабушки, этот снимок он прислал в 1916 году с германского фронта за две недели до того, как был убит.
Рядом со снимком отца висят и другие семейные реликвии. На красной подушечке боевой орден деда, участника гражданской войны. Вот и сам дед — литейный мастер Карп Иванович Солонько, стоит у бронепоезда в кожанке, подпоясанный пулеметной лентой. На орудийной башне можно прочесть надпись: «Смерть Мамонтову!».
Разве думал тогда Дмитрий, глядя на старую фотографию, что и он станет защитником города на Волге, о котором так много рассказывал дед?
Дверь с шумом отодвигается, и, стоя у порога, сияющий Бобрышев кричит:
— Вставай, Дмитрий, потрясающая новость!
— Опять новость?
Дмитрий слышит гул голосов. По коридору с каким-то листком в руке пробегает Грачев. А за ним спешат сотрудники редакции.
— В последний час!
— Брось, не томи!
Но Грачев еще внушительней и звонче, стараясь подражать Левитану, повторяет:
— В последний час! — Он заглянул в листок и, не переводя дыхания, выпалил: — Шестнадцатого февраля наши войска после решительного штурма, перешедшего потом в ожесточенный бой, освободили город Харьков.
— Харьков наш! — восклицает Дмитрий и от радости обнимает Бобрышева. — Вот это мировая новость!
— У тебя там бабушка? — напомнил Бобрышев.
Дмитрий стал серьезен.
— Да, бабушка… — задумчиво повторил он. — Жива ли она? Сейчас же напишу ей.
— Пиши… Я уверен — жива…
Солонько садится за письмо. Бобрышев, прислонясь к двери и раскуривая трубку, говорит:
— Освобождается Украина!
2
Вера Жданова подбрасывает в огонь березовые поленья. В железной печке потрескивает сухая кора. Теплушка озарена красноватым светом.
— Как ни топи дровами, все-таки прохладно. Уголька бы достать, — разглаживая утюгом платье, ежится Наташа Руденко и вдруг испуганно восклицает: — Ой, сожгла воротник! Чуть-чуть притронулась утюгом, а он… Как же быть?.. А меня полковник так просил выступить. Выступать в гимнастерке?
— До вечера еще далеко, все поправимо.
— Где взять кружево?
— Кажется, у меня есть, — Вера принялась перетряхивать свой чемодан и вскоре нашла кружево. — Смотри, тебе повезло!
— Но я совершенно отвыкла гладить тонкие вещи, боюсь, снова испорчу.
— Это я виновата, не предупредила тебя, что утюг очень горячий. Когда поезд стоял, здесь была целая компания: Грачев, Гайдуков, Седлецкий… Попросили разгладить гимнастерки.
— А Седлецкий, как всегда, улыбался и приговаривал: «Спасибо, золото», «спасибо, солнышко», — усмехнулась Наташа. — Знаешь, не терплю я его. Мне кажется, он говорит одно, а думает другое…
— Я мало знаю Седлецкого. Но мне кажется, ты к нему придираешься… Он все-таки поэт!
— Одно слово — поэт, поэт… Ты довоенные его стихи читала?
— Кое-что читала.
— И запомнила?
Вера задумалась.
— Вот видишь, — продолжала Наташа, — ты не можешь вспомнить ни одной строчки.
Паровоз дал три гудка и остановился.
— Сигнал на обед, — заметила Вера.
Подруги отодвинули дверь и выглянули из теплушки. К вагону, приспособленному под столовую, уже спешили сотрудники редакции, играя в снежки и перебрасываясь шутками. Грачев с Гайдуковым, заметив девушек, остановились. Александр, поклонившись Наташе, сказал: