Куст ежевики - страница 29

— Привет, — с трудом произнес Лэрри. — Ты нужен Мар, — добавил он хриплым шепотом. — Я чувствую это. Ей нужны эти прогулки на яхте… или что-то другое… что-нибудь…

— Да, я… я думаю, ей не помешает съездить в Атланту на несколько дней. Ей будет полезно.

— Она не хочет… не заставляй… она не хочет.

— Ну можно придумать что-то еще… пусть это будет другое место. Пожалуйста, не беспокойся об этом. Я позабочусь о Мар.

— Я знаю. — Костлявое лицо Лэрри исказилось от внезапного приступа боли, потом он опять заговорил, на этот раз более решительно и настойчиво, уцепившись за руку Гая: — Я же не дурак, Гай, я заметил, что ты увеличил дозу, морфий дают уже через восемь часов — прекрасно знаю, что это значит, Гай…

— Послушай, Лэрри…

— Я хочу сказать тебе… когда все кончится… — Лицо его снова исказила боль, он завращал глазами, и на тыльной стороне ладони Гая осталась глубокая царапина от его ногтей. Гай посмотрел на красную полоску с маленькой капелькой крови и услышал, как Лэрри сказал: — Когда это кончится?… Больше не могу… Когда?… Скорее бы… — Потом голос его замер, глаза закрылись, и дыхание снова стало ровным.

Мар оторвалась от стены, где стояла все это время, прижав ладони к штукатурке. Она направилась к кровати, и Гай впервые заметил тревогу в ее черных глазах, судорожные движения рук и неуверенность походки. Он видел, как она опустилась на колени, уткнулась в высохшее тело Лэрри и затряслась от рыданий. Гай подумал, что сейчас не время для разговоров о поездке в Атланту… Мар хочет побыть одна, ему лучше уехать. Когда он вышел на улицу, падал легкий ноябрьский снежок и таял, едва коснувшись земли.

…Бесполезно пытаться разделить его страдание… уже не установить контакт, не пробиться через стену, которую воздвигла между ними болезнь. Когда им еще легко было вместе и когда они еще могли смеяться, она сама вела любовную игру, целуя все его тело, лаская его до тех пор, пока он, наконец, глубоко вздохнув, не говорил: «Какое проклятие — не чувствовать себя мужчиной. Все знают, что у меня не может быть детей — я несу этот крест всю жизнь, — а теперь вот даже не могу переспать с собственной женой. Она вынуждена заниматься со мной любовью, как какая-нибудь развратная женщина с маленьким мальчиком…»

Маргрет успокаивала и целовала его. Она чувствовала, что и такие минуты близости продлятся недолго. И, если они приносят им радость, значит это хорошие минуты. В Атланте, когда он еще мог сидеть, она катала его в кресле по большому больничному саду, где цвели азалии. А иногда они сидели на освещенной солнцем бетонной террасе, она читала ему и говорила о том, что будет завтра, в следующем месяце и даже в следующем году, говорила даже о детях и старости. Бывало, он возбуждался, тогда она подсаживалась к нему поближе и утоляла его любовь. Однажды он попытался овладеть ею. Но не смог и заплакал жалобно, как ребенок. В первый раз он тогда заплакал, правда, тут же смущенно засмеялся и сказал: «Это, наверное, последнее, чего хотел бы лишиться мужчина… кроме жизни, конечно». Она вспомнила об этом сейчас. «Кроме жизни…» И вспомнила еще стихи Хосмана: «В жизни, конечно, нечего терять… Но молодые думают иначе… А мы были молодыми».

Они еще молоды, идет лишь четвертый десяток, конечно, им есть что терять в этой жизни, но она должна все понять и со всем смириться и не плакать так больше… не стоять здесь на коленях, уткнувшись лицом в больничное одеяло… Она должна поспать… Поехать в Атланту… Она не должна больше прислушиваться, как рвется ее исстрадавшаяся душа, как в голове у нее все кружится и разваливается на части… какой-то хаос, смятение… когда-нибудь все это вмиг оборвется, и она рассыплется на кусочки, которые уже никогда не собрать.

Она встала и пробормотала: «Спокойной ночи, дорогой. Я люблю тебя, дорогой», — вышла и направилась к лифту, неслышно ступая по резиновому ковру. Дежурила мисс Ида Приммер. Увидев Маргрет, она кивнула:

— До свидания, миссис Макфай. — И Мар ответила:

— До свидания, мисс Приммер, — спустилась в лифте в вестибюль и медленно зашагала по аллее.

Теперь снег падал крупными мягкими хлопьями, покрывая ее волосы и плечи, а она шла, никого и ничего не замечая, шла куда глаза глядят, лишь бы идти… лишь бы убежать в тот уголок своей памяти, где ей было легко и радостно встречать рассвет.