Квартирная развеска - страница 22

И поехала я сквозь ночь с Авангардной на Тверскую.

Когда ехала туда, в ночной парк дежурной больницы, проехала по Фонтанке, неподалеку от любимого института, лучшие дни нашей жизни, Мухинское, Муха, Штиглица, мимо Летнего сада, где жила, а не просто гуляла, в детстве и юности, Инженерного замка, где работала дизайнером на студенческой практике, была без памяти влюблена вприглядку в прекрасного человека, мимо дома друзей юности Абрамичевых, дарившего детские радости цирка, Дворца пионеров, куда ходила пять лет в левинский легендарный кружок рисования, мимо дома композитора Клюзнера возле дома Толстого, дома художницы Малевской-Малевич и археолога Флигельмана, Военно-медицинской академии (морская база на месте Обуховской больницы), работала там год после школы чертежником-картографом, дома великолепного доктора Ревского, лечившего всю нашу семью и наших детей, больницы Чудновского, с которой мрачные воспоминания связывали меня, дома Державина, где бывала в гостях у Чечулиных, дома акварелиста Сергея Захарова, брата бабушки моей, госпиталя, где умер молодым мой тяжело болевший отец, мелькнули четыре башенки расчетверенного Калинкина моста, близнеца Чернышова моста с моего первого в жизни этюда с натуры. Потом проскочили мы дом у Нарвских ворот, где прежде жили Абрамичевы, дорогу, по которой ездила я навещать старшего сына в казарму.

К обратному такси снова пробежала я сквозь темный наполненный ветром парк со светящимися окнами разбросанных во мгле корпусов, я расплакалась в таинственной компании прекрасных малоразличимых дерев.

На пути обратно мы проехали улицу, где жил ребенком дед Галкин (в квартире Семена Потаповича и Елены Яковлевны, родителей своих), я увидела огромную толстую (дроболитную?) башню на другом берегу Обводного почти в створе этой улицы (или одной из соседних, «Разве Можно Верить Пустым Словам Балерины», Рузовской, Можайской, Верейской, Подольской, Серпуховской, Бронницкой), вокзал, откуда идут автобусы в прекрасный Валдай моего детства, Волково кладбище, где лежат Павловы, Олег Базунов, Тищенко, а вот дом, построенный Ипполитом Претро, двоюродным дядей моей тетушки Коринны. Концертный зал, стоящий на месте взорванной милой Греческой церкви.

Ночной распластавшийся город был огромен, в нем было много ночных прохожих, веселых идущих из гостей и театров, а кто-то и с работы. По темным кварталам от людных мест к безлюдным гулким, сшивая их траекторно, летал ветер. Городу пришло на ум показать мне всю мою жизнь сквозь зубную боль и игры своих фантастических пространств.

Дедушка и бабушка Веры Резник учились в Томском университете на медицинском факультете; но там же учились и мои бабушка с дедушкой, Анна Захарова и Всеволод Галкин. Верин дед был осетинский князь, и я вспомнила бабушкины рассказы (и рассказы ее сестры, курсистки Елизаветы) об одном осетинском князе, которого все любили и уважали, но слегка над ним подтрунивали. В студенческой столовой, в частности, прятали его тарелку со вторым блюдом, и он — к величайшему удовольствию этих шалопаев — вставал из-за стола, вытянувшийся в струнку, с прямой спиною, с гордой посадкой головы, и произносил, не крича, но так, что слышно было за каждым столиком:

— Кто испил мой кóтлет?

Не думаю, что в Сибири, в Томске морозном было несколько осетинских князьев, и почти уверена, что речь шла именно о Верином деде.

Почему тексты Библии такие цветные? Ведь там нет описаний. Почему видим мы воочию неяркие цвета юга, складки одежд домотканых, окрашенных природными красками, умбру, индиго, почему видим мы серебристую пыль на дорогах, лиловые тени смоковниц, густую зелень лавра и нежные колера виноградных гроздей? Прозрачно-голубой блеклый воздух пропитывает буквы Нового Завета и возникает в пейзаже, почти привычном взору потомков поколений, постоянно читавших Библию.

Однажды в поисках точного названия и выходных данных одной из прочитанных давным-давно полузабытых книг, вытащила я из разных книжных шкафов и с полок все свои многочисленные записные книжки и принялась их листать, время от времени, почти забыв о цели их рассматривания, погружаясь в чтение. Были среди них невеликого формата, почти телефонные (да и собственно телефонные), карманные, livres de poche, побольше, поменьше; иные, дареные, предназначенные служить еженедельниками гипотетическим деловым людям, напоминали среднестатистического габарита книги толщиною сантиметра три с половиною. Попались несколько фешенебельных томиков с золотым обрезом в кожаных переплетах, с карманчиками для визиток перед форзацами (выдавших мне к радости моей фотографии любимых и родных людей), с элегантными кожаными тоненькими закладками-хвостиками. На простецкие телефонные наклеивала я разные картинки, цветные фото и репродукции из «Курьера Юнеско», «Проекта», «Domus’a», незнамо откуда еще, что делало их обжитыми, красивыми, притягательными, моими лично.