Лабиринт - страница 4
После целого часа изнурительной работы ног и глаз я сообразил, где нахожусь. Еще одна площадь с фонтаном. Я присел на его ограде. Не я один. Несколько человек, подобно мне, искали прохлады. Фонтан я узнал. Сколько раз я разглядывал на фотографиях тритона, сделанного по рисунку Бернини! Я знал также, как называется площадь: Барберини. Справа от меня, где-то здесь, должен находиться дворец Барберини. Его не было видно. Меня отделяла от него большая световая завеса кинорекламы. Слева тянулся квартал Лудовизи, который так нравился моему отцу, - квартал, выросший в более поздний период, построенный после семидесятого года, уже после падения папского государства, красивый, со множеством роскошных ресторанов и отелей. Отец охотно проводил вечера в этом квартале. Но жил он в старом Риме. Поблизости от различных папских учреждений и трибуналов. В Лудовизи ему жить не подобало.
II
На следующий день я позвонил в пансионат "Ванда", просил к телефону пани Рогульскую. "La profcssorcssa e asseiile' [' Профессорши нет, профессора юже нет! (итал.)] Anche il pruk'ssore e assentc!"' []be не было дома. Ее брата, пана Шумовского, тоже, Я не мог разобрать, когда они вернутся.
Горничная, которая мне ответила, трещала как сорока. Она подозвала когого, не выпуская и-i рук телефонной iрубки. Таким образом я услышал. что звонит "uiio sir.micro" и невозможно понять, чего этот sti.imcro xoчет. Тогда к телефону подошла пани Козицкая.
Но час спустя, когда я добрался наконец, до виа Авеццано, меня приняла пани доктор Рогульская. Я намучился, пока доехал.
Разыскать эту улочку было нелегко. Все было гак. как мне говорили знакомые и Кракове. Пансиона! находился далеко, район малопривлекательный. Я совершенно зря пошел в сторону железной дороги. Взобрался на ниадук, не встретив ни живой души. И спросить не у кого, и самому не разоорагься. Жарко:
внизу, под мостом, грохочут поезда. Я повернул назад и, раз десять справившись, туда ли я иду. в конце концов нашел нужный мне адрес.
Зато самый пансионат произвел на меня приятное впечатление.
Знакомые в Кракове предупреждали меня, что там грязно. Я этого не заметил. Чистотой, правда, он не поражал, но мне показалось, чти и холл. и столовая, и комната, где мне предстояло жить, содержатся вполне прилично. Что касается цены, то в Риме, пожалуй, и в самом деле не удалось бы найти комнаты дешевле. По крайней мере мне, uno straniero в этом городе.
Я не мог судить, правильно ли мне советовали в Кракове не вести по телефону переговоров относительно комнаты. Но поступил я так, как мне рекомендовали: приехал, чтобы договориться.
Признаюсь, если бы свободной комнаты не оказалось, я бы рассердился. Зря пропало бы целое утро. Но все сошло хорошо.
Таким образом, я больше не раздумывал о том, действительно ли в пансионате с опаской принимают людей, приехавших из Польши. А если не с опаской, то с осторожностью и, прежде чем отважиться на это, предпочитают сперва поглядеть, с кем имеют дело.
Когда все было улажено, мы присели на минутку в столовой.
Комната была светлая, скромно обставленная. Все ее украшение составляли горшки с бегониями, стоявшие на плетеных круглых столиках. А на стенах висели виды довоенной Варшавы в черной тонкой окантовке.
- Стакан чаю - предложила пани Рогульская.
- С удовольствием.
- Здесь не умеют хорошо заваривать чай.
- И верно, - сказал я. - Сегодня утром я попросил в отеле чаю. Слабый и на вкус ужасный!
Пани Рогульская улыбнулась. Губы у нее были тонкие, бледные, но улыбка милая. Должно быть, когда-то пани Рогульская была красива-благородный профиль и большие голубые хмурые глаза. И очень стройна, узка в кости, с прекрасными, почти бескровными пальцами. Она держала стакан, грея руки, хотя день был жаркий.
- Ну и как там теперь в Польше? Лучше?
Я ответил в двух словах, подтвердив, что теперь действительно стало лучше. Она слушала, но я почувствовал, что, хоть ей не безразличен вопрос, который она задала, мой ответ ее не интересует.
Потом она сказала:
- Выпустили вас?
Слова ее прозвучали не как вопрос, требующий пояснений. И даже не как констатация факта. Просто слова иэ разряда тех, которыми некогда отмечали возвращение из путешествия, сопряженного с известными опасностями.