Ладони бога - страница 2

Потом они забились в шатер, и пересматривали планы, и проверяли оборудование, и собирали те приборы, которые требовали сборки. Потом они отослали одного из своих охранять врата, через которые прошли, а остальные принялись изучать странный народ на равнине внизу.

Первым среди них был Хасан Маклуф, человек, прошедший семнадцать миров и принесший из них семнадцать ран. В десять из этих миров он шел за другими, в семь другие шли за ним. Из четырех он бежал, спасая жизнь. Двум подарил любовь. Он вышел на край чаши долины и с крутого утеса рассматривал равнину в бинокль. Кто ты, спросил он раскинувшуюся под ногами планету, убийца или возлюбленная? Ответ, словно морское дно, остался сокрытым.

— Чудесное место, — объявил, встав рядом с ним, Башир аль-Джамаль, сияя так, будто сам устроил этот мир.

Башир приходился Хасану двоюродным братом, и это был его первый выход. Юноша, только что выпущенный из Школы Врат, кипел наивностью и восторженностью. Хасан обещал деду, что младший внук вернется. «Со шрамом, — сурово сказал старик. — Не стоит труда идти путем, с которого возвращаешься без шрамов». Впрочем, их дед был бедуином, а это суровый народ, и дороги его всегда трудны.

— Вода чистая, воздух прозрачный, — продолжал Башир. — Никогда я еще не разбивал лагеря в таком красивом месте.

Хасан не отрывал взгляда от равнины.

— Мне приходилось видеть, как красота убивает людей.

— Ну, биохимия здесь наверняка настолько отличается, что здешние звери сочтут нас несъедобными.

Хасан опустил бинокль и оглянулся на брата:

— До или после того, как откусят кусочек?

— Ах, — Башир склонился перед старшим, благодаря за наставление, — ты — источник мудрости.

— Я еще жив, — пробормотал Хасан, снова поднимая бинокль, — Если хочешь, считай это признаком мудрости.

— Во всяком случае, мы можем изучать этот мир, оставаясь невидимками, — не сдавался Башир. Лишенный одного повода для восторга, юноша немедля ухватился за другой. — По всем признакам местные здесь, наверху, не бывают.

— Возможно, это одна из их святынь, — предположил Хасан, — а мы ее оскверняем. Бог даровал каждому народу место, более святое, чем все прочие.

Башир был непоколебим.

— Этот луг Он вполне мог даровать, но, по-моему, он находится слишком далеко от людей.

Хасан хмыкнул и опустил бинокль.

— Я поставлю здесь наблюдателя и расположу приборы слежения, чтобы ничто не могло незаметно приблизиться с этой стороны.

— По отвесной скале?

— Может быть, у обитателей этого мира на ступнях и ладонях присоски. Может, у них есть крылья. Или нет ничего, кроме ума и упорства. — Хасан сложил бинокль и убрал его в чехол. — Таких я боюсь больше всего.

Вот как они попали туда, на чудесный луг в Туманных горах.

За этим миром лежит «темная материя». Она называется «другая брана» и не так уж далека, если не считать того, что находится с другой стороны. Она позади нас, под нами, внутри нас. Они так же близки, как две ладони, сошедшиеся в хлопке, и так же далеки. Однажды они уже хлопнули друг о друга — эта брана и другая, — и из эха и сотрясения того Большого Хлопка явилась материя, и энергия, и галактики, и звезды, и планеты, и цветы, и смеющиеся дети. Новый хлопок покончит со всем этим, и многие мудрецы всю жизнь бились над вопросом, сближаются ли они друг с другом. Но, чтобы решить его, им пришлось бы научиться делать замеры с другой стороны, а это трудно.

Хасан про себя называл две браны «Ладонями Бога»: словами одного из тайных речений Пророка, мир Ему. Но он не видел причин беспокоиться, сходятся ли они для хлопка, ибо все будет так, как захочет Бог. Что тут, в конце концов, можно сделать? Куда бежать? «Горы так же зыбки, как облака», — так звучит фикх[2] акиды[3] Ашари,[4] и все школы, охотно или нет, соглашаются с ним.

Что можно делать, так это проходить сквозь другую брану. Этому люди научились. Другая брана, подобно нашей, раскинулась в трех пространственных и одном временном измерении, но в ней нет ни планет, ни пустого пространства: лишь бесконечная, однообразная равнина, рассеченная бесформенными провалами и буграми. А может быть, там нет ничего подобного, и равнина — лишь иллюзия, созданная разумом, столкнувшимся с чем-то, непостижимым для человеческих чувств.