Ладушкин и Кронос - страница 14

— Мы не совсем плодотворно проводим занятия, — заметил человек в вельветовой куртке, похожий длинными до плеч волосами на художника. — Так и не решили, что делать с Леонилой. Она ведь по-прежнему хулиганит на вокзале.

— Что предлагаете лично вы? — скучно спросила девушка, подкатывая глаза под крашенные синим веки.

— Может, это покажется не совсем серьезным, но я предлагаю использовать способности Леониды для Дома быта.

Все опять вопросительно замолчали. Прервал тишину длинноволосый:

— А почему бы Леониле не мыть стекла многоэтажных домов? Эдак вспорхнула бы и тряпочкой, тряпочкой! — Длинноволосый с улыбкой осмотрел собрание.

— Ну и придумали, — фыркнула девушка. — Такую романтическую способность — на мытье окон!

— А что вы предлагаете? — спросил Арамян.

— Пусть летает просто так, на удивленье людям, пусть будит в них мечту о прекрасном.

— Летать просто так — слишком расточительно, — не согласился длинноволосый. — Это должно приносить зримую пользу, а не пробуждать какие-то там мечты, которые уводят от действительности.

Поднялся гвалт, все разделились на два лагеря.

Соркин встал, моргнул Ладушкину и указал глазами на дверь. Но прежде чем уйти, Ладушкин подошел к Дуброву.

— Я очень хотел бы встретиться с вами.

— Можно, — кивнул Дубров. — Но когда приеду из рейса.

— Нам есть о чем поговорить. Я ведь тоже когда-то на МАЗе вкалывал.

Дубров опять кивнул и неожиданно, украдкой оглянувшись, тихо сказал:

— Есть кое-что более любопытное, чем сломанные часы. — И добавил со значением: — Только по секрету.

Ладушкин назвал номер своего телефона и вышел вслед за Соркиным.

— Пошли ко мне в гости, — сказал Соркин, когда они очутились на улице. — Три года вместе работаем, а ни разу у меня не был. И вообще, что мы знаем друг о друге?

Жил Соркин в довоенном двухкомнатном доме с высокими потолками, верандой и хозяйственными постройками во дворе. По комнатам бегал его сын Мишка в пластмассовом шлеме, с саблей наизготовку. Размахивая ею, он подскочил к Ладушкину:

— Ты уже видел нашу времянку?

— Нет. Зато я видел тебя. Эка невидаль, времянка! А вот ты — чудо! Ладушкин подхватил мальчишку под руки и посадил себе на загривок. Мишка восторженно завизжал.

— Знаешь, почему ее зовут времянкой? — спросил он, вволю покатавшись на Ладушкиных плечах. — Потому что там проживает время.

— Ты хочешь сказать, живут временно?

— Да нет же! — воскликнул Мишка. — Непонятливый какой. Там живет время, потому и времянка.

— А ну, брысь отсюда, — цыкнул на него Соркин, и мальчишка исчез в соседней комнате.

— Забавный малыш. — Ладушкин вдруг вспомнил, что обещал Галисветову книгу о Че Геваре.

— Между прочим, этот малыш прав. — Соркин серьезно взглянул на Ладушкина.

— То есть? — не понял он.

— Насчет времянки. — Веня усмехнулся. — Они там, видите ли, волну нагоняют, беспокоятся о часовых механизмах. Зато здесь… — Он снизил голос. — Учти. ГрАНЯ об этом пока не знает… Идем.

Времянка стояла в углу квадратного уютного дворика с раскидистой грушей в центре. Обычный сарай из побеленного ракушечника. Ладушкин уже приготовился к очередной шутке Соркина, когда тот с неожиданно каменным лицом подвел его к времянке, но отворил не дверь, а крохотную деревянную ставенку в стене.

— Смотри!

Ладушкин прильнул к окошку и замер. За спиной его мягко светило осеннее солнце, в то время как перед глазами — и это было невероятно! — стояла бесконечная звездная ночь. Она хлынула на него из крошечного отверстия, притянула, вобрала в себя, впитала, и невозможно было оторваться от этого удивительного зрелища.

— Что за кинематограф! — наконец выдавил он, отваливаясь от окошка.

Веня мрачно смотрел на него.

— Не узнаешь?

— Ночь, звезды… Да что это?

— Звезды… — передразнил Соркин. — Это-же его глаза!

— Чьи?

— Кроноса.

— Я, конечно, отдаю должное твоему юмору и изобретательности, — сказал Ладушкин, слегка запинаясь, — но объясни по-человечески, что здесь происходит?

— А то! — вдруг вскричал Веня, и лицо его покрылось пятнами. — То самое! Когда смотрю в окошко, то есть прямо в глаза-звезды, начинаю думать. О жизни и смерти. О поэзии и любви. Я, инженер, превращаюсь в философа. Тебя устраивает быть прозаико-слесарем? Ну и будь! Но ведь это что-то половинчатое — инженеро-философ!