Ладья Харона - страница 41

Александр-Победитель отвечал Непогребенному так:

— В человеке есть всего лишь одна весомая часть — его ненасытный взгляд.

Существовал обычай класть саше — мешочек с сухими травами — под подушку усопшему, дабы тело его сохранялось на протяжении времен, вплоть до воскрешения в День Гнева. Из трав, содержащихся в этих саше, можно было составить длиннейший перечень — qualia. С течением веков их названия превратились в считалочки. Я могу и сейчас прочесть наизусть список Вирцвиха: «Сколопен-дрий-марьянник-пустырник-тимьян. Зверобой-василек-гравилат-и-шалфей. Петрушка-чабер-и-рута…».

Не правда ли, прекрасный стишок, более удобный для произнесения вслух, нежели для чтения, с двумя первыми строками мужского окончания, и третьей — женского.

Но еще приятней его вдыхать, нежели произносить.

В такие дни время отменялось. Останавливали башенные, настенные и наручные часы, будильники. Заводили их снова только по возвращении с кладбища.

А пока труп находился в доме и в воздухе еще витало некое подобие жизни, люди говорили вполголоса, умеряя дыхание и жесты, вся семья как бы существовала между двумя мирами; душе, которая еще колебалась между временем и вечностью, помогали, как могли; нужно было, чтобы она, уже вылетевшая из уст, достигла голубого небосклона; нужно было, чтобы у нее не было соблазна задержаться подле сердца, и несчастья, и сожаления, и очага. Нужно было, чтобы ничто не удерживало тех, кому положено уйти. В доме закрывали ставни. Задергивали портьеры. Завешивали зеркала и блестящие предметы. Поворачивали к стене тарелки на узких посудных полках. И так же поступали с медной посудой в кухне. Гасили огонь. Опускали крышку колодца и крышку сосуда с молоком.

Прикрепляли кусочек савана (траурный креп) к рукавам, к музыкальным инструментам, к дверям. Набрасывали драпировку на аквариум, стоявший на запертом пианино.

Прикрывали тканью птичьи клетки.

В районе Меца существовал такой обычай: когда умирал глава семьи, его наследник должен был спуститься в погреб и оповестить вина, что их хозяин умер. Сын усопшего переходил от бочки к бочке. Трижды стучал пальцем в каждую из них. И говорил:

— Uwen meester is dood (хозяин ваш умер).

А на другом конце Франции тот же обычай существовал в отношении пчел: три удара пальцем в улей, стоящий под солнцем.

Пчеловод шел через поле и шептал в воздух, овевавший его лицо:

— Revelhatz-vous, petitas, lou mestre es mort (Просыпайтесь, малышки, хозяин ваш умер).

Отца Эмилиана-Ритора звали Эпитерсом. Однажды, когда Эпитерс плыл в Италию, а было это в царствование Тиберия, ветер внезапно улегся, и египетское судно, на котором он находился, встало неподвижно на волнах моря, в виду Эхинских островов.

Было еще светло.

Пассажиры сидели на палубе, кто закусывая, кто играя в кости, кто переговариваясь шепотом, как вдруг все они услыхали голос, долетавший издали, со стороны острова Паксос.

Голос этот громко воззвал:

— Тамуз! Тамуз!

Пассажиры смолкли.

Тамузом звали египетского кормчего, стоявшего у руля. Когда имя его прозвучало в третий раз, Тамуз, придя в смятение, бросил руль и простерся ниц на палубе корабля, дабы почтить божество, обратившееся к нему в присутствии пассажиров и столь внятно произнесшее его имя. И тут таинственный голос зазвучал вновь, говоря:

— Тамуз, по прибытии в Палод, объяви, что Пан, великий бог, умер.

Тамуз ждал, лежа на палубе, но голос умолк. Неожиданно вновь поднялся ветер. И корабль поплыл вперед в темноте, наступившей в то время, пока звучал голос. Тогда Тамуз встал на ноги и подошел к кормилу. Когда судно подошло к подножию Палода, ветер опять стих. На сей раз Тамуз не спешил; он бросил якорь, медленно прошел на корму, выпрямился и, обратив лицо к суше, выкрикнул по-гречески:

— О megas Pan tethnèken (Великий Пан скончался)!

И тотчас все услышали донесшийся с берега громкий стон, исторгнутый тысячами уст и смешанный с криками удивления.

Плутарх[115] хочет сказать, что там, где боги умолкают, возникает нечто еще более древнее и менее напыщенное.

Именно это он и называет громким стоном.