Ландскнехт шагает к океану - страница 14

Давно смолкли призывные вопли командиров. Должно быть, повыбиты. А и не здорово поразеваешь рот при таком дожде и потоках грязи, хлещущих сверху. Тут надо, стиснув зубы, беречь дыханье. Не покомандуешь здесь, не покрасуешься: где первая линия, где вторая, где резерв — все перемешалось. Только трусам и на руку. Зарылся в грязь под кустом либо притворился мёртвым, да поджидай спокойно, пока пушки отгрохочут.

Михель никогда не горел желанием сложить голову за кого бы там ни было, даже за обожаемого до слёз фельдмаршала. Но и трусом он никогда не был. Он был солдат. Как и всякого солдата, больше всего угнетала его нерегулярность происходящего. Отсутствие локтя справа и слева просто-таки ужасало. Ему, если уж на то пошло, недоставало даже мощного перегара в затылок — вопрос, на какие шиши Клаус умудрялся надираться перед каждой заварушкой, волновал всю роту. И всё же Михель добросовестно штурмовал небо. И как это бродяжки Густава-Адольфа[43]смогли вскарабкаться по эскарпированному переднему фасу. Если Бог, как неустанно напоминали капелланы, с нами, значит, нечистый несомненно держит их руку.

Противника надо уважать, им надо восхищаться, если он того заслуживает. Михель не видел в этом ничего зазорного. Солдат лишь инструмент в руцех Божьих и монарших. Разнося друг дружку в клочки во время битвы, солдаты не должны забывать, что бой — лишь краткий миг жизни, хотя для некоторых из них и последний.

Противником надо восхищаться, его надо бояться, чтобы действовать быстрее, сноровистее, чем он.

Михель представил, как суетятся сейчас на вершине шведы, пытаясь развернуть против них захваченные орудия. Чтой-то у этих парней не заладилось. Верно, дождь замочил порох, затушил фитили. А нам-то и на руку — в «мёртвую зону» пробираться не подогнём, а всего лишь под дождём.

Как позднее выяснилось, и не шведы там были вовсе, а солдаты финской бригады. А не стреляли они потому, что имперские артиллеристы, как ни быстро удирали, однако ж успели заклепать бросаемые орудия. И за то им от пехоты поклон низкий. Финны вынуждены рвать жилы, пытаясь затащить наверх свои пушки.

Главным общим недругом тех и других стала непролазная грязь, без остатка вбирающая в себя любую брошенную вещь: падающие тела, пушечные и тележные колёса, лошадиные ноги, безжалостно сдирающая у служивых последнюю немудрёную обувку с усталых ног.

Редкая растительность на склонах высоты истреблена огнём, сведена на топливо, вытоптана и вырвана. В очередной раз съезжая на локтях и носках башмаков по грязи, как по льду, вниз, Михель молил Бога, чтобы дурень какой под ним не выставил пики, шпаги либо кинжала. Редкие пучки травы выдирались из размокшей почвы без всякого сопротивления. Носками башмаков он пропахивал в податливой земле глубокие борозды, в которые тут же устремлялись ручьи воды.

Остановиться в этом медленном безостановочном движении можно было, лишь наткнувшись на преграду. Ежели то, по чему Михель елозил ногами, начинало бурно выражать негодование, поминая всяческого рода связи хозяина ног с дьяволом, чёртом, ведьмами и прочей нечистью, Михель только извиняюще беззлобно отбрёхивался — слава Богу, не он один здесь на склоне.

Однако всё больше ноги Михеля с размаху втыкались в мягкое, ещё тёплое, но уже неживое, навеки бросившее ругаться. И тогда Михель отчётливо осознавал себя соринкой на реснице горы — сейчас сморгнёт и... И он с силой отталкивался, одновременно подтягиваясь на руках.

Потеряв надежду организовать артканонаду, шведо-финны, в общем, враги, стали швырять с кручи камни, а затем и скатывать на головы наступающих ненужные теперь ядра и пушечные стволы.

И опять примерного солдата Михеля ужаснула прежде всего нелепость происходящего. Ведь пушки — они же для стрельбы, их же нельзя, просто-таки невозможно использовать, как простые брёвна. Только еретики могли додуматься до подобного насилия над правилами и обычаями войны.

Прямо перед Михелем орудийным стволом, предварительно снятым с лафета, придавило какого-то вояку. Отчётливый хруст костей сменился жалкими пронзительными стонами. Михель, стараясь не глядеть, невольно заложил кривую, дабы как можно далее обогнуть это место, но при том не подставить бок неприятелю, и вдруг услышал своё имя.