Ландскнехт шагает к океану - страница 17

Вот тогда-то Михель в ПЕРВЫЙ РАЗ и вспомнил о покинутой матери. Пылающая молитва явного безбожника и богохульника понеслась к небесам, явно опережая другие подобные просьбы, коими избиваемый по всей Европе народ докучал Всевышнему.

Пушка подскочила на очередном, последнем перед Михелем бугорке, чтобы затем, с удесятерённой силой, ринуться вниз, — и вдруг лопнула, разнесённая на груды свистящих осколков. Зазубренные горячие обрывки металла просвистели высоко над Михелем, мощный пороховой дух оторвал его от земли и швырнул вниз. Приземлился бесчувственный Михель в той же луже, что и Клаус, но с одним существенным преимуществом — если у Клауса верхняя часть туловища и голова были в воде, а ноги на суше, то у Михеля — наоборот.

Бродяги шведы явно плотно начинили ствол порохом, да приладили добрый фитиль, чтобы пушку разорвало в самой гуще наступающих. Но Михель весь остаток жизни оставался в непреклонной уверенности, что именно матушкино заступничество спасло его на той высоте.

Отлежавшийся Михель так никогда и не узнал, что, увязая в грязи, он участвовал в крупнейшей битве всей войны. Битва под Нюрнбергом, едва не унёсшая на кровавых крыльях и его жизнь, безвозвратно отошла в область былого, став добычей воинов пера. Не узнал уже Михель и того, что это был единственный бой, в котором великий Густав Н-Адольф не достиг поставленной цели. Михеля просветили лишь в отношении того, что гора, которую они столь рьяно штурмовали, людьми с незапамятных времён прозвана Старой Крепостью, а также обрадовали, что настырные шведы так и не смогли затянуть наверх свою знаменитую «кожаную артиллерию» и вынуждены были оставить Старую Крепость.

Насущные нужды сегодня заслонили собой в памяти Старую Крепость понадёжнее любых Альп: постоянная борьба за сохранность собственной, с точки зрения Госпожи Войны никчёмной, но для Михеля-то единственной и драгоценной жизни. Место одного всадника Апокалипсиса у его изголовья незамедлительно занял другой, вернее даже пара.

Закончившаяся ничем битва привела к тому, что обе армии объявили себя победителями и продолжали упорно стоять друг против друга.

Ситуация с провиантом в имперском лагере вскоре стала никакой, то есть его попросту не было.

Если Нюрнберг ежедневно отсыпал северным единоверцам-заступникам по пятьдесят тысяч фунтов зерна — это на сто двадцать тысяч едоков-то, не считая кавалерийских лошадей, артиллерийских и обозных мулов, ослов, быков, то имперцы, не уступавшие количеством ртов, не имели и этих крох.

Армии гигантскими граблями фуражиров и мародёров прочесали ближние и дальние окрестности. Дымы сжигаемых деревень отмечали эти поиски, ибо второй по значимости задачей было не оставить ничего противнику.

Борьба на уровне «кто кого переупрямит» на выгодных позициях явно перешагнула разумную стадию. И шведы, и имперцы стали попросту вымирать за неприступными рвами и бастионами укреплённых лагерей, откуда никто их и не собирался вышибать. Вместе с ними «зубы на полку» сложили и жители Нюрнберга, которых обе армии как бы взаимно защищали друг от друга.

Вслед за голодом скученное, донельзя загаженное пространство облюбовала и «лагерная лихорадка»[48].

Большинство неумерших разбрелось в поисках съестного. Оставшиеся занимались в основном тем, что всеми силами пытались сохранить и довести до своих лагерей редкие войсковые транспорты с продовольствием. Дело под Старой Крепостью казалось невинной потехой по сравнению с рядовой проводкой продовольственного обоза.

И всё же герцог Фридландский переупрямил короля шведов. Бросив Нюрнберг, а также больных и артиллерию, которых не на чём было увезти, шведы подались искать землю обетованную — не разграбленную, не опустошённую или хотя бы не совсем разграбленную и опустошённую. А так же еле волочащие ноги имперцы — за ними: отрезать, оттеснять, отбивать.

Они шли по неубранному ржаному полю, срывая колосья, наскоро вышелушивая между ладонями и швыряя в рот.

За буковой рощицей торчала заострённая пика колокольни, и это могло значить еду, сносный ночлег и кой-какие развлечения. За всеми этими удовольствиями следовало поспешать, но солдатская привычка много голодавших людей не проходить мимо любой еды оказалась гораздо сильней, потому и трещали нещадно выдираемые колосья. Бог его знает, чем встретит неведомая деревушка. Лучше уж синица в кулаке.