Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская - страница 10
Письмо от 1 марта 1959 года: «Дорогая Олюша! <…> Прошло только десять дней, и мне трудно вообразить, что мне, может быть, дано будет услышать твой голос и тебя увидеть. <…> Мысль, что идущее от тебя счастье, сосредоточенность и работа в достаточной скорости ждут меня, кажется мне дерзкою, незаслуженной и несбыточной мечтой».
Это состояние тоски, ожидания встречи с любимой и веры в продолжение счастья отражено в стихотворении «Единственные дни»:
Ивинская рассказывала:
— После выхода романа Борис Леонидович говорил о нескольких стихотворениях, которые он хотел бы видеть в тетради Живаго. Об этом он сообщал в письмах к Жаклин. Боря также хотел видеть свои стихи в том первозданном виде, в каком он их написал для меня. Многие из них я опубликовала в своей книге «В плену времени».
Поэтому здесь я также привожу тексты стихотворений Пастернака в том варианте, в котором они приведены в книге Ивинской, если они расходятся с вариантами, опубликованными в советских сборниках. Это будет особенно заметно в стихотворениях «Осень», «Лето в городе», «Недотрога», «Вакханалия», «Нобелевская премия».
Ольга Ивинская довольно остро комментировала «необычные» стихи поэта, где нет завораживающей пастернаковской лирики: «Нобелевская премия» (январь 1959 года), «Друзья, родные — милый хлам…» (сентябрь 1959 года), «Перед красой земли в апреле…» (апрель 1960 года). Эти стихотворения, написанные после тяжких нобелевских дней, когда, по словам Ариадны, произошла великая переоценка ценностей, явились реакцией поэта на «низости, предательства и пустословия» со стороны «друзей» и родни.
Комментируя эти «нелирические» стихи, Ольга Всеволодовна рассказывала мне о материалах архива, изъятого у нее органами при аресте в августе 1960 года. С 1988-го, после полной реабилитации, она добивалась возврата и опубликования интереснейших материалов, которые грозил уничтожить в 1960-м следователь КГБ Алексаночкин, если Ивинская не подпишет признательное заявление. Она хорошо помнила, как сожгли на Лубянке более 400 страниц автографов и писем из числа изъятых у нее материалов во время ареста в 1949 году, поэтому ценой своего повторного тюремного заключения в 1960-м сохранила бесценный архив с рукописями и письмами Пастернака. Для этого Ольга Всеволодовна, находясь в Лубянской тюрьме, написала признательное заявление следственным органам КГБ. Но жестокая советская система обманула ее, осудив и отправив в концлагерь вместе с дочерью и отняв архив.
Об этом архиве, о моих беседах на эту тему с Вадимом в Париже, об интервью итальянского журналиста Д’Анджело в январе 1998 года американской газете «Новое русское слово» подробно рассказано в главе «Судьба архива Ольги Ивинской». В нашей беседе я спрашивал у Ольги Всеволодовны, почему она не хочет оставить свой архив в ЦГАЛИ, ведь там находятся материалы Ариадны Эфрон. Ее ответ был следующим:
ЦГАЛИ был создан по указанию Сталина при НКВД в 1934 году. С 30-х годов туда свозились книги, письма, ценные картины, иконы, уникальная утварь, отнятые при арестах у тысяч репрессированных. Это были материалы и ценные вещи старых большевиков, военачальников, служителей церкви, ученых, писателей, художников.
Многие ценности затем пропадали из ЦГАЛИ, появляясь за границей. Этим занимались специальные люди из органов и отобранные советскими властями зарубежные бизнесмены. В период перестройки стали известны имена таких покупателей-продавцов ценностей, отнятых у жертв террора. Это, например, американские бизнесмены Гульбекян и Хаммер, связанные с советской верхушкой.
Доступ к архивам ЦГАЛИ имели только проверенные, служившие интересам властей люди. Они обеспечивали отбор, искажение и просто уничтожение неугодных власти архивных материалов. Эти люди сознательно скрывают истину. Женя Евтушенко[28] довольно точно сказал о назначении ЦГАЛИ в своем стихотворении:
Ариадна также не желала отдавать свой архив в ЦГАЛИ, но ее вынудили это сделать. Аля говорила мне, что передаст все свои материалы в Государственный литературный музей