Ларин Петр и фабрика волшебства - страница 9
Он позвонил в справку — так, как это делал отец, и старательно, сымитировав свой голос под взрослого, пробасил в трубку:
— Будьте любезны, подскажите телефон или адрес Тумановой Софьи.
Доброжелательный женский голос на другом конце провода вежливо переспросил фамилию, попросил немного подождать, а затем с досадой в голосе сообщил, что людей, носящих фамилию Тумановы, около двух с половиной тысяч в Москве.
— Адрес скажите.
Адреса Пётр Ларин не знал.
— А вы мне без адреса скажите несколько телефонов.
— У нас слишком много Тумановых, молодой человек.
Мальчик положил трубку и подумал, что искать Софью Туманову по телефону бесполезно. Оставался лишь мятый конверт с адресом школы, в которой наверняка училась его новая знакомая.
«И что же делать? — подумал он, глядя на бесполезный телефонный аппарат. — По этому адресу можно написать письмо, но получит она его не раньше первого сентября. Значит, через две недели. Такие встречи случайными не бывают. И вообще, в жизни ничего случайного нет, так говорила мама. Во всём, что происходит, есть скрытый смысл, но не каждому дано разгадать его, постичь тайну».
— Вот и мне не дано, — вслух сказал Пётр. — Ничего, времени ещё хватает, надо подумать.
Мальчик вошёл в свою комнату и остановился перед фотографией мамы. Грустные карие глаза, добрая улыбка, тёмные волнистые волосы, ^гакие же, как у него.
«Ведь ты жива, я это знаю, я в этом уверен. Ну ведь правда, ты жива? Скажи! Кто тебе запретил видеть меня? Я не верю, что больше тебе не нужен, не верю, не верю! Слышишь?» — мысленно обращался он к маме. Мальчику почудилось, что он услышал у себя за спиной очень тихие шаги. Так могла ходить только мама. Она всегда входила к нему в комнату бесшумно, словно влетала на невидимых крыльях.
Пётр прикоснулся горячей ладонью к фотографии и вдруг ощутил тепло, исходящее от снимка.
«Наверное, солнце нагрело. А может быть, и нет. Ты самая красивая, — подумал мальчик. — Мама, милая, добрая, вернись! Ты самая-самая!»
Пётр вздрогнул, заслышав телефонный звонок.
«А если это она, Софья Туманова? — подумал он. — Ведь разговаривала же она с вороной, так почему бы ей не узнать мой номер?»
Мальчик схватил трубку, прижал к уху, глубоко вздохнул и дрогнувшим от волнения голосом крикнул:
— Алло! Слушаю!
— Это я, привет, — отец старался не выдавать волнения в голосе, говорить спокойно, обыденно. Но по каким-то едва уловимым ноткам Петру показалось, что отец волнуется и ему стыдно. — Нас с тобой на выходные Дроздовы пригласили.
— На дачу? — спросил мальчик.
— Да. Павел Леонидович говорит, что и Кристина приедет, так что скучать тебе не придется.
Кристина, считавшая себя продвинутой, не нравилась Ларину. Она считала его занудой. Он не носился на роликах, не выпендривался на скейте. Прикид, так она называла одежду, у мальчика был «не клёвый». А ещё Дроздова любила хвастаться своими знакомствами. Ларин-младший понимал: она свой человек в любой компании. Дроздов-старший объездил полмира, где он только не побывал!
На бревенчатых стенах дачи висели большие цветные фотографии: Павел Леонидович на фоне египетских пирамид, в горах Непала, на Великой Китайской стене, на мосту в Нью-Йорке, с узкоглазыми монголами в степи, с чернокожими африканцами. Сфотографированные люди были его пациентами. Все они были обязаны жизнью московскому врачу-кардиологу. С Петром Лариным отец Кристины мог разговаривать о чём угодно. Кристинка же никогда не слушала рассказы отца. Подарки, привезённые ей из многочисленных поездок, её интересовали гораздо больше.
— Хорошо, я согласен. Ты ведь тоже поедешь? А то мы в последнее время лишь по утрам за завтраком встречаемся.
— Поеду, — уже миролюбиво произнёс отец. — Так ты меня не жди, я буду поздно.
— Я это уже понял.
Положив трубку, подросток подошёл к книжному шкафу, взял деревянный ящик с шахматами, высыпал фигуры на стол и принялся их расставлять. Фигурки были старинные, костяные, очень тонкой работы. Прадед Петра Ларина по материнской линии привёз шахматы из Германии, где воевал во время второй мировой. Они стали семейной реликвией. Вполне возможно, что этих королей, ферзей, пешек касались пальцы какого-нибудь немецкого барона.