Латинист и его женщины - страница 12

И дверь хлопнула. И в замке провернулся ключ: щёлк-щёлк. Потом важный гость переобувался в домашнюю обувь. Он обожал мягкие комнатные тапочки. И вот наконец Зинаида со своим любовником двинулась в долгий путь мимо моей открытой двери. «Лёнечка» заглянул в отверстие — серый дорогой костюм и смуглое лицо с чёрными волосами, обрамляющими начальственную лысину — и вполне доброжелательно, как старому другу, бросил мне несколько приветственных фраз. И что-то подобное же получил и от меня в ответ. Я успел заметить, как собачонок Дымок услужливо прошмыгнул за ними. Знать своим собачьим умишком, что этот человек — БАНКИР, он, конечно, не мог, но ему, вне всякого сомненья, было понятно, что гость его хозяйки, являющийся к ней через строго отмеренные промежутки времени, есть нечто очень и очень значительное.

Я подмёл то, что осталось от Зинаидиной посуды. И всё это отнёс на кухню, туда, где стоял бак для мусора. Во всём должен быть порядок. Затем я стал мыть руки — после совка и веника я всегда мою руки.

А на кухне уже вовсю орудовал банкир — выкладывал из сумок что-то съестное.

— Павел Артемьевич, тут у нас намечаются крабовые палочки и копчёная индюшатина, — сказал Лёня. — Не желаете ли присоединиться?

— Нет-нет, спасибо, Леонид Антоныч, — вежливо ответил я. Это нас так зовут: меня — Павел Артемьевич, а его — Леонид Антонович. — Большое спасибо, — повторил я, тщательно вытирая вымытые руки Зинаидиным полотенцем. Терпеть не могу садиться за компьютер с мокрыми или даже просто сырыми руками. — Много работы, а латинский язык — такая вещь, что требует постоянного повышения квалификации.

— Правду ли говорят, — поинтересовался Лёня-банкир, что ваш медицинский институт собирается добровольно лишить себя статуса отдельного учебного заведения и войти в состав университета на правах всего лишь отдельного факультета?

— Да, такие слухи упорно ходят, — ответил я.

— И как вы думаете, хорошо это или плохо, если такое преобразование будет иметь место?

— Кому хорошо, кому плохо, — я прекрасно понимал, что вопросы задаются чисто из вежливости, чтобы поддержать видимость приличных и доброжелательных отношений. — Среди нас, латинистов, этот вопрос очень живо обсуждается, но лично моих интересов это никак не затрагивает. Если такое слияние произойдёт, то я отнесусь к нему спокойно.

И я покинул кухню. Вошёл в свою комнату и закрыл за собою дверь. Но не запер. И погрузился в свою диссертацию.

Отдельная комната (квартира, дом, остров) — это ведь и в самом деле некая модель человеческой души, некое закрытое со всех сторон пространство, где можно, отрешившись от всего внешнего мира, побыть хоть какое-то время самим собою. А в том маленьком мирке, где царствует компьютер, где латынь, — там я в своей родной стихии…

Кроме латинского языка, у меня есть ещё и другая страсть: я очень люблю рисовать. На компьютере, разумеется, а не на бумаге. Иногда это какие-нибудь люди и человеческие сценки, а чаще — пейзажи. Что-нибудь фантастическое, сказочное, нереальное. Диковинные растения на какой-нибудь планете, ландшафт, уходящий вдаль… В общем-то, чепуха — я и сам это понимаю, но с её помощью мне удаётся как-то отрешиться от действительности и отдохнуть. Вот и сейчас я понял, что мне не до латыни, переключился на рисование и ушёл в тот мир, который так далёк от повседневности…

Спустя какое-то время я понял: я бесцельно сижу перед компьютером и ничего на самом деле не делаю. Мне вспомнился сон — но на это раз не Зинаидин, а мой собственный, приснившийся мне где-то с год тому назад или даже ещё раньше.

Это был всё тот же квартирный сюжет — столь любимый у советских граждан, измученных неразрешимым квартирным вопросом.

…Я прихожу в какой-то незнакомый многонаселённый дом… Поднимаюсь не очень высоко — на второй или на третий этаж… И останавливаюсь перед дверью…

…Дверь — очень необычная, не такая, как все. Она чёрного цвета, какая-то старинная, обитая толстым железом и полукруглая вверху. Увесистая скоба, вместо обычной ручки. И — мощные заклёпки по всей площади дверной поверхности…