Лазоревый петух моего детства - страница 24

— Напрасно ты беспокоишься, — грустно сказал ей шут. — Ничего этого не случится. Ты ведь теперь не рыжая. Ты теперь черная.

Ольга провела рукой по волосам и бросилась к ступеням, которые уходили к реке.

— Куда ты? — крикнул шут, в этом крике его прозвучала тревога. Он быстро надел фуражку. — А ну, прекратить!

— Да я волосы вымою, — ответила Ольга снизу. — Пусть другие говорят, что они не рыжие. А я рыжая.

— На, возьми полотенце. — Шут достал из кармана полотенце, бросил его вниз и ушел.

Воробьи прилетели крошки клевать. Они разодрались, как водится. И, как водится, не успели попировать в свое удовольствие: к парапету подошли два бородатых парня с рюкзаками и подвесным мотором «Москва». Они сложили рюкзаки и мотор на траву возле кустов.

— Когда она обещала прийти? — спросил парень, у которого росла черная борода.

— В семь, — ответил другой, с бородкой разноцветной.

Парни уселись на парапет. Одежда у них потертая, будто прошагали они тысячу километров. Косынки на шее, как у туристов сейчас полагается, и шляпы на голове. Кроме всего прочего, была у парней гитара. Парни запели туристскую песню, подыгрывая себе на гитаре.

Спели.

Чернобородый увидел Ольгин свитер на камне.

— Кто-то свитер оставил. — Он взял свитер, помял его. — Шикарный свитер, где бы такой связать? Эй! — крикнул он. — Кто тут свитер оставил?

— Я, — ответила Ольга снизу. — Это мой свитер.

Парни перегнулись через гранит.

— Что ты там брязгаешься в нашей лодке? Не зачерпни воды.

Когда они обернулись, перед ними стоял гражданин в макинтоше. Макинтош переливался, менял окраску из зеленой в фиолетовую, как спинка жука-скарабея. И шарф и шляпа у гражданина были разноцветными и невпопад.

— Прекрасная осень, — сказал гражданин. — Люблю этот старинный парк. Поэзия… Извините, но я не понимаю: зачем вам, молодым людям, бороды? Зачем вам уродовать ваше лицо?

— Вы сегодня трехсотый, — сказал гражданину пестробородый парень.

— Не понимаю.

— Мало понять — важно почувствовать. Пока мы не отрастили бород, мы даже и не подозревали, как густо мир заселен парикмахерами. Вы как бреете, с мылом или без мыла?

— Да я сторонник прогресса.

Парни захохотали.

— Над чем смеетесь? — спросил гражданин протестующим голосом.

— Просто так.

— Для души.

— Просто так не смеются. Смеются всегда над чем-нибудь или над кем-нибудь. Над чем вы смеялись?

— Ну, просто так.

— Для души.

— Допустим. Но и просто так нельзя. Смех всегда подозрителен. — Гражданин оглядел себя, даже умудрился себе на спину поглядеть. — Ничего нет смешного.

— Конечно, — сказал ему парень с разноцветной растительностью. — Вы элегантны, как торшер.

Гражданин отпустил ему терпеливую вежливую улыбку.

— Я человек широких взглядов, но ведь существуют общие эстетические нормы. Зачем вам эта растительность на подбородке? Вы под кого? Под Сурикова или под Хемингуэя?

— Мы просто так.

— Для души.

— Своеобразие от недомыслия. Самобытность от неумения вести себя в обществе. А ведь еще Антон Павлович Чехов говорил на эту тему…

— Поцелуйте вашу милую кошечку Розу, — сказал ему чернобородый.

— Не забудьте полить ваш любимый кактус, — сказал ему пестробородый.

— Я от вас этого не ожидал. А еще образованные. — Элегантный гражданин отошел. Ему, наверное, очень хотелось уйти совсем, но что-то удерживало его, что-то невысказанное. — Бескультурье, — сказал он. — Деревенщина в шляпах!

Парень с разноцветной бородой улыбнулся и, надеясь вернуть разговор в русло поэзии, протянул гражданину руку.

— Пусть жертвенник разбит — огонь еще пылает.

— Неандертальцы! — закричал гражданин петушиным криком. Поправил сбившийся галстук и ушел, презрительно и гневно выпрямив спину.

— Этот не умрет — культурен до упора. — Чернобородый сплюнул. — Павлин!

За его спиной послышался смех. Над парапетом торчала Ольга. Волосы ее горели осенним пламенем. Ольга смеялась, била кулаком по граниту.

— Да здравствует солнце, да скроется тьма! — сказал ей чернобородый.

— Чего смеешься? Смех всегда подозрителен, — сказал другой.

— И вас дразнят. — Ольга залезла на парапет. Уселась между парнями. — И меня дразнят.

— Нас не дразнят. Нам просто не доверяют.