Лебеди Кассиды - страница 36
Перед ужином он получил нечто вроде повестки, отпечатанной на твердом картонном квадратике. Ему предлагалось прибыть в Больничный Центр для прохождения обследования не позднее одиннадцати часов следующего дня Давид улыбнулся: он собирался посетить больницу куда раньше назначенного срока.
Ужиная, он наблюдал за товарищами. Бернгри и Блох обсуждали возможность общего обращения деятелей искусств к народу. Блох доказывал, что достаточным будет, если обращение подпишут председатели авторских союзов по каждой секции, Бернгри же упрямо твердил, что долг каждого интеллигента поставить свою подпись под обращением, призванным остановить братоубийственную гражданскую войну.
Каждый воображал, что творит историю, в то время, когда история творилась неграмотными и обездоленными людьми, умиравшими с твердой верой, что будущее равенство детей стоит проливаемой за это крови. Тирания обречена, даже если она затянута на десятилетия Залогом тому служит человеческая душа, которой со времен Спартака противны рабство и унижения.
пел год назад во время публичной казни, устроенной полковником Огу, полуграмотный народный поэт Раду, и песня эта, рожденная не разумом, а человеческим сердцем, ожила сейчас в разворачивающейся душе Давида.
Слова этой песни звучали в его душе и когда он преодолевал двадцатиметровую бездну, отделяющую лоджию его номера от сонной земли. В номере спала Крис, чей капроновый темный чулок он использовал в качестве маски, дрых на этаже в своем кресле дежурный жандарм, не подозревающий, что среди презираемых им хилых интеллигентов найдется человек, способный без разрыва сердца ощутить зыбкую многометровую пустоту под ногами. В своих номерах спали Блох и Бернгри, готовые наутро вновь спорить о судьбе нации и роли интеллигенции в решении этой судьбы.
Время прошло, и его нельзя было повернуть вспять.
«Ряска на болоте становилась все гуще, вода все зловоннее, и болото жило уже лишь дождями, приносящими свежесть из далеких рек и озер.
Но чем зловонней становится болото, тем больше лягушек мечтает о свежей воде…»
Влах, Влах, несчастный сломавшийся человек! Что произошло с тобой, где состоялся надлом твоей души?
Цепкие уверенные шаги патруля заставили Давида затаиться, распластавшись за низким рядом подстриженного кустарника.
— Что там, Щур?
Неприятный голос был у патрульного!
— Сейчас Роки посмотрит, что там!
Собака! Как же ему не повезло! Собака! В своих расчетах он совершенно упустил из виду, что у патрулей есть собаки. Это полностью ломало разработанный Ойхом план.
Что-то с шумом приблизилось к нему, послышалось ворчание, и, подняв голову, Давид встретился с немигающим взглядом рыжего пса. Ойх замер. Пес снова заворчал, но не зло, а как-то недоуменно, словно удивляясь появлению Давида в пустом ночном парке. Давид нащупал нож, захваченный им из номера. Пес снова шумно вздохнул, с неожиданной грацией перемахнул через кустарник и вернулся к хозяину.
— Что там, Щур? — снова спросил патрульный.
— Крыса, должно быть, — отозвался его товарищ. — Здесь полно крыс.
Разговор удалялся, и Давид сел, вытирая ладонями мокрое лицо. Пронесло! Господи, пронесло! Дай тебе, пес, таких же рыжих щеночков! Он пожалел, что не может закурить. Сигарета сейчас пришлась бы весьма кстати.
«Уже слышались окрики с далекой Реки и призывы к гибкости политического мышления, указывалось, что прошло время безнаказанного лягвоедства, и необходимо навести косметику на внутриболотную жизнь, дабы укоризненного кваканья с других болот избежать. Щука увещеваний не слушала, и по-прежнему торчали из острой пасти хищника искалеченные лягушачьи лапки.
И никто не знал, что участь тирана решена группой инициативных жерехов и судаков с серебряными лампасами и галунами. В тайных лабораториях была изготовлена карающая блесна, имитирующая любимую пищу тирана. Окуни метались по обмелевшему каналу, согласовывая с кем надо детали покушения, а напуганные пресноводные жабы, плотва, язи и другие деловые рыбы, взращенные на свободном предпринимательстве, удивленно глядели на стремительные разводы на воде».