Лечебное дело zyablikova - страница 24

К этому Тюрину каждый день ходили… точнее – бегали, какие-то капитаны и майоры, приносили передачи, выводили рядового в холл, где подолгу его уговаривали (убеждали, убалтывали, умасливали, улещивали). Слов, разумеется, слышно не было, но позы и мимика отцов-командиров бывали чрезвычайно красноречивы. В такие моменты казалось, что офицер – это низшее воинское звание. Бывало, один стоит уговаривает, его, рядового, а второй только пришёл, курит на лестнице с «тормозком» с мандаринами, озабоченно ждёт своей очереди. И, если с Тюриным товарищи офицеры держались испуганно-подобострастно, то в отношении врачей и персонала не выказывали никакого уважения, борзо врываясь в отделение во время обхода, в тихий час, после обхода. На замечания «гражданских», как пишется в докладных, «не реагировали». Бойкий скрип хромовых сапог надолго стал самым привычным звуком в холле травматологического отделения. Эта ежедневная беготня офицерского состава очень сильно сказывалась на распорядке в отделении и сильно нервировала персонал.

Потом приходил «дознаватель» в звании подполковника, (я тогда впервые услышал это слово). Дознаватель носил роговые очки на не по-военному умных и внимательных глазах, разговаривал вкрадчивым голосом и был сильно мешковат под формой, к тому же с такими белыми и нежными руками, какие я видел только у женщин.

Мне сразу вспомнился румынский полицейский боевик 1974 года «Чистыми руками»…

Зловещий дознаватель вызвал Тюрина и, поскольку заведующий отделением отсутствовал, а его кабинет был заперт, попросил нас очистить ординаторскую. Часа два он его то ли опрашивал, то ли допрашивал при герметично закрытых дверях – дознавался, что там к чему. Все в отделении ходили на цыпочках.

Такая секретность была совершенно необычной, как по обстановке – «менты» всегда опрашивали поступивших в холле, никогда в ординаторской – так и по реакции травматологов, моих учителей и старших товарищей. Все они как-то особо хмуро и замкнуто держали себя в отношении Тюрина. Оно и понятно – кому интересен «непрофильный» больной непонятно с чем, диагноз которого секретен, а хамский офицерский паноптикум бесил необыкновенно. Причём, тут ещё что-то было, что-то особенное, какая-то средневековая грозность, когда «народ безмолвствует». Но «литерный пацент» держал себя совершенно непринуждённо, угощал всех офицерскими передачами, громко спорил с со своими сопалатниками о жизни и Перестройке, резал правду-матку направо-налево и принимал романически-героические позы перед молоденькими медсёстрами. Последние поощряюще хихикали.

Потом откуда-то очень издалека, из Сибири, приехали родители Тюрина. Это были простые, сильно немолодые советские люди, которых лично привёл подполковник, командир воинской части. Он извивался всем телом, был любезен и предупредителен, как юный кадет на бальном паркете. Родители были совсем из глубинки, поэтому прилежно смотрели подполковнику в рот. Внешне они напоминали староверов… во всяком случае, людей правильных, абсолютно правдивых и честных, людей твёрдых, вековых жизненных убеждений. Их поселили где-то «на квартире», подполковник договорился.

Вообще, по его виду не оставалось сомнений, что этот командир может решить абсолютно любой гражданский вопрос.

С приездом отца-матери стало как-то легче, светлее, что ли – обстановка вокруг Тюрина разряжалась с каждым днём. Он очевидно выходил из «сложившейся ситуации» правым, если не победителем. Но мои коллеги в отношении него оставались хмуры и замкнуты, и, хотя я в душе восхищался совершившим Настоящий поступок сверстником, но думал – как всё же хорошо, что я столь своевременно поступил в мединститут и тем избежал призыва…

Кто помнит, обстановка в Стране тогда была соответствующей – шёл второй год Перестройки, и каждый из нас во имя её должен был не бояться «пойти на принцип», несмотря на возможные последствия…

Тюрин пролежал в отделении едва ли не полтора месяца. Как-то там у них, в Армии, всё утряслось, справедливость (насколько я мог судить по сперва уредившейся, а затем прекратившейся беготне офицеров в палату к рядовому) восторжествовала. Казалось, что родители заберут его обратно в Сибирь, но парню оставался ещё год службы… хотя прозвучало, что Тюрина переводят в другую в\ч, далеко отсюда, куда-то поближе к дому, к родителям.