Леди, которая любила лошадей - страница 7

— Идем.

Лестница на чердак была узка. И вспомнилось вдруг, как Василиса поднималась туда, давно, лет двадцать тому. Поднималась не одна, но с Настасьей. Марья… где была Марья? Осталась ли дома, ибо была уже достаточно большой и самостоятельной, чтобы ей позволили подобную вольность? Или же просто отказалась от приключения?

Скрип ступеней.

Особый запах, не сказать, чтобы неприятный. Скорее уж так пахнет место, где хранят забытые вещи. Фонарь в руке. Настасья останавливается, прислушиваясь к чему-то. И Василиса тоже слушает. И слышит, что шорох мышей, копошащихся где-то рядом.

Мышей она не боится.

— Как здесь… неуютно, — Марья ежится и зажигает огонек. Ее сила послушна, и огонек сжимается до точки, но он яркий и света дает довольно.

— Как прежде… мы как-то с Настасьей забрались.

— Зачем?

— Решили сокровище найти. Древнее.

— Откуда здесь древнее сокровище? — удивилась Марья.

— Понятия не имею. Но тогда мысль показалась здравой.

Дверь не заперта, и Василиса толкает ее. А та отворяется с протяжным скрипом, как и положено старой двери. Запах становится резче, неприятней. И что-то все-таки гниет, а что-то зарастает пылью.

— Погоди…

Сразу за дверью прячется столик, низкий, похожий на огромного паука. И на нем стоят канделябры, а в канделябрах — остатки свечей. И кажется, что оставили их именно потому, что тетя знала…

…знала ли она то, что знает теперь Василиса?

И не потому ли решила заниматься лошадьми? И не потому ли столь придирчиво выбирала, что кобыл, что жеребцов, искала по всей Империи, выписывала, порой переплачивая, и далеко не всегда лошади были хороши.

Может, ей не порода нужна была?

А… что тогда?

Утраченный дар степей? Кровь солнца, которая скрылась, почти исчезла, но тетушка надеялась, что однажды у нее получится… вернуть?

Нет, то, что видела Василиса, не требовало стольких усилий. Скорее… или тетушка не знала всего?

Огонек растекся по свечам, приник на мгновенье и поднялся, преображаясь.

— Это тетушкино… — Марья тронула тяжелое кресло на полозьях, слегка прикрытое старой белой простыней. Простыня сползла, и стало видно, что мышам кресло тоже по нраву пришлось. Особенно гобеленовая его обивка. — Надо будет нанять кого, чтобы починили. Помнишь, она его вплотную к камину подвигала, а на колени альбом свой, с лошадьми, клала.

— Куда он подевался?

— Не знаю, — с некоторой растерянностью произнесла Марья. И нахмурилась. — Мне передали бумаги… много бумаг… документы на землю. На завод. На лошадей. Купчие. Векселя. И расписки… кому-то была должна тетушка, кто-то — ей. Следовало рассчитаться за овес и сено, с людьми, что на конюшне работали. Закупить опилки, солому. А меня мутило все время. Господи, я ему сказала, что нам и одного ребенка достаточно, а он же… змей несчастный.

Она прижала руку ко рту.

— Не обращай внимания, это я так…

Конечно.

Она ведь родила дочь спустя пару месяцев после тетушкиной смерти. И Василиса везла в подарок племяннице муслиновые пеленки и погремушку, украшенную драгоценными камнями. Ей и в голову-то не пришло, что и Марье пришлось нелегко.

Что…

Марья же, добравшись до первого сундука, откинула крышку. И пусть гляделась та тяжелой, но поддалась легко.

— Иди сюда, — позвала она, заглядывая в черные, пахнущие лавандой глубины. Пучки истлевшей травы закрепили по краю. — Держи…

Марья потянула что-то полупрозрачное, кружевное… фату?

Свадебный наряд, сшитый по моде прошлого века, с тяжелыми нижними юбками, щедро украшенный кружевом, которое осталось, как и серебряное шитье. А вот жемчуг спороли.

Марья приложила платье к себе и хмыкнула.

— Красивое, — сказала Василиса. — И тебе идет.

Ей все-то шло, но в полупрозрачном, пыльном этом наряде, Марья донельзя походила на… призрака?

— Знаешь… — задумчиво произнесла она, — А ведь их портрета тоже нет. Ни дагерротипа, ни обыкновенного.

— Ты о ком?

— О тете. И ее супруге. Ты его помнишь?

Василиса кивнула, правда, сочла нужным уточнить:

— Не сказать, чтобы хорошо… но помню. Он много курил.

— Вот и я помню, что он много курил, а больше ничего. Они ведь мирно жили. Не знаю, про любовь, была она или нет. Тогда мне казалось, что они слишком старые для любви… какая глупость.