Ледоход - страница 9

А Кулешов уж обернулся, глазом мне мигает, и глаз у него веселый и безвинный, будто только сию минуту котенка придушил. И от глаза его веселого стало страшно мне до самого горла. И не за него, — нет! И не за нее, — волоса не дал бы тронуть! За себя стало страшно. Понял я: до чего я черен, до чего мутная у меня душа.

А подошел к нему тихо: как большой зверь к маленькому подходит, чтобы убить. Взял за руку, отвел в сторонку и говорю:

— Иван-озерский лед пошел! Бери лом и становись в общий ряд.

— Вот тебе раз! А я, — говорит, — по случаю обговоренного дела выходной день устроил. И выпивки припас. Угощаю.

— А насчет обговоренного, — отвечаю ему, и все тише говорю, на полшепот срываюсь, — забудь навсегда, как не было. И если хоть раз да когда-нибудь, в пьяном ли, в трезвом ли виде, из озорства пьяную мою брехню вспомнишь, убью тебя тую же минуту, слова договорить не дам.

— Да ты, — шепчет, — в уме? Я твою не трогаю. Я светленькую облюбовал.

— Попомни! — отвечаю. — Светленькая мне женою будет.

Посмотрел он на меня, как на очумелого, отодвинулся, да вдруг как бросится бежать, да прямо на гору, домой. А я проводил его глазами и подошел к девкам своим хладнокровно:

— Не разбудил вовремя потому, что каждую минуту вашего сна берег, а вы, видишь ли, для зубоскальства веселей, чем на работу, проснулись. Сейчас иван-озерский лед тронулся. Каждая рука на счету. Вот две лопаты. Станете обе за мной, и слушаться меня, бригадира вашего, беспрекословно.

Изумились они словам моим, а Наташа так долго на меня приспущенным глазом глядела, что прямо ниточка меж нашими глазами протянулась. Но выдержал я взгляд ее и сказал еще строже:

— Ну!

Только одно слово это и добавил, а чувствую, что не смеет она ослушаться и что так будет, как я Кулешову в полшепот сказал, иначе и быть не может.

Подняли они лопатки, пошли за мной. И Наташа в первый след мне идет, за своей спиной ее чувствую.

А через час началась наша решающая битва. Иван-озерский лед напер на шатовский лед ледовитой стеной, и наш лед, шатовский, покололся, побился и ледяным войском пошел на штурм нашей крепости. Плотина в аккурат похожа была на крепость, где три тысячи человек, вооруженных ломами, лопатами, топорами, приготовились отбиваться от природы.

Я висел над самой водой и держал лом в обеих руках. Мокрый запах льда, брызги, осколки летели в лицо, и первые мои удары по врагу были бестолковыми. Ледовина еще в пяти шагах, а я напрягаю свои силы, кидаю железное копье, и оно скользит по гладкой спине ледовины, а ледовина подавалась под ударом в воду, чтобы через минуту с новой силой отдачи всплыть и полезть на меня с разъяренной силой. Но скоро я наловчился, почувствовал уверенность в себе и стал рассчитывать каждое свое движение. Я подпускал ледовину в упор к лестнице: вот-вот коснется она острым своим краем, и, как пастью, перекусит и лестницу, и меня. И тогда со всего размаху прямым ударом лома бил ледяного врага в спину. В лицо мне стремились ледяные брызги, осколки царапались до крови, но ледовина с воем оседала в воду, словно утопала, а вместо нее всплывали разбитые нестрашные ледыхи — маленькие и верткие, как щенятки. Они ловко кружились на месте, ныряли и, увлекаемые течением, уносились в лоток, чтобы за моей спиной с радостным воем кинуться в родимое им русло Шата.

В этом реве, треске льда, в звоне — а лед звенит, когда распадается под ударом, как звенит разбиваемая бутылка — я не слышал ничего, кроме ледяного воя, не видел ничего, кроме ледовин, шедших на штурм нашей крепости. Но я знал, что на берегу стоят мужики, следя, как вода топит землянки наших грабарей и все ближе и ближе приливает к деревням. И знал также, что над моей головой висят Наташины глаза, и по ловкости своих движений угадывал, что она следит за мною неотступно.

И еще один голос слышал я: «Сед-о-о-оо-о-ов!» Как призыв боевой трубы, врывался он в ураган ледяного штурма.

— О-о-о! — кричал я, не поворачивая головы, и крик мой, ударяясь о лед, кидался назад в мое лицо.

— Держишься, щучий сын?

— Де-е-е-ержусь! — орал я во всю свою могучую грудь.