Легенда - страница 7

Это меня напрягает. В дни, когда в доме никого нет и я сам смертельно несчастен, я не могу заснуть, пока не успокоюсь с помощью скрипки. И я говорю сам себе: это не так уж и сложно, ты справишься – и снова крадусь из своей комнаты, пока все остальные спят, вниз по лестнице, беру скрипку, даже не включая свет, и продолжаю заниматься в темноте. Я должен играть, чтобы разобраться в своих чувствах. Для меня прошедший день должен завершиться гармонично.

То, что я быстро учился и добивался поразительных успехов, объяснялось тем, что до тех пор, пока гармония не разливалась вокруг меня, как солнечный свет в комнате, которая только что была в тени, я продолжал трудиться. Я играл до тех пор, пока все снова не становились счастливыми. Однако то время оставило в моей душе свой след, потому что в детстве ты стремишься к совершенно другому: ты хочешь найти защиту в кругу своей семьи, чувствовать себя в безопасности, быть любимым и окруженным заботой. Но когда эти желания уступают место совершенно другому – когда от тебя постоянно чего-то требуют, когда ты постоянно подвергаешься давлению и испытаниям, когда тебя постоянно подталкивают к исключительным достижениям – в тебе поселяется боль. Тогда страдает твоя самооценка, тогда дамоклов меч неполноценности и неудач нависает над твоей головой, тогда многое воспринимается как неправильное, даже если в конце концов все оказывается правильно.

Страдал ли я? Да, конечно. И довольно часто. Сделал ли меня мой отец рабом скрипки? Вовсе нет. Я ведь не был приговорен к детскому труду на шахте, я занимался классической музыкой – самой великолепной музыкой на земле! Это нечто поистине великое и ошеломляющее! Но в то же время трудное и неосязаемое; это счастье, сияющее вдали, пока ты пытаешься достичь среднего уровня, но когда ты чувствуешь прикосновение к совершенству – это настоящий фейерверк блаженства внутри!

Нет, я предъявлял к себе крайне высокие требования не из-за страха перед отцом. Конечно, ни одному ребенку не нравится, когда за ужином вся семья молчит, и ему вдвойне некомфортно, если он сам является причиной этого молчания. Но решающим фактором моей настойчивости оставалась моя любовь к музыке. Даже в детстве у меня не было сомнений: музыка – это великий смысл и цель всей моей жизни.

Так что независимо от того, насколько я был подавлен, расстроен или измучен, музыка каждый раз принимала меня в свои объятия, утешала и возвращала к жизни. И я каждый раз чувствовал, что смогу добиться успеха, – внутри меня было такое ощущение, и я себе в этом доверял. Я ведь знал, на что способна скрипка. Еще в детстве я слушал все классические записи, которые попадались мне в руки. Прочесывая полки магазина «МедиаМаркт»6 и выходя из него с пятью новыми компакт-дисками великих скрипачей, я всегда приходил в состояние эйфории. Я поглощал музыку, как, вероятно, не по годам развитые дети других родителей поглощают произведения своих любимых писателей; но я не был книжным червем – я был червем пластинок и компакт-дисков. Дома я слушал эти записи, и у меня бегали мурашки по коже – невозможно описать, что делали со мной такие часы абсолютной радости.

Моими союзниками были не писатели, не герои романов, даже не герои кино. Моими единомышленниками были великие композиторы всех времен – Брамс, Чайковский, Рахманинов, Бетховен и, конечно же, Бах. Они, и это главное, говорили со мной через великих исполнителей, таких как Хейфец, Ойстрах, Менухин, Цукерман, Перлман и, разумеется, Шеринг и Крейслер7, с которыми мы встретились памятным вечером 1985 года. Они – самые невероятные скрипачи настоящего и прошлого – были моими горячо любимыми героями. Я был опьянен ими, сидя перед нашим музыкальным центром в Ахене, я хотел приблизиться к их уровню и поражать своей игрой аудиторию так же глубоко, как они поражали меня. Короче говоря, я хотел стать волшебником. И околдовать всех.

Существовали и более банальные причины, по которым я воспринимал свою жизнь безропотно. Одна из них заключается в том, что вообще все, что ты переживаешь дома в детстве, кажется тебе нормальным. Даже если человек рос в подвале и никогда бы не выбирался оттуда, он бы не беспокоился о своем состоянии, потому что просто не знал бы другой жизни. Для меня моя жизнь была нормальной, и я, честно говоря, должен сказать, что все могло быть значительно хуже.