Легенда Горы - страница 22

Стучатся в тюрьму палачи:

— Открывай, Мемо. Пора выводить осужденных.

А Мемо спокойно, со смешком, отвечает из-за двери:

— Сегодня ночью я их всех отпустил.

Не поверили палачи, подумали: шутит тюремщик. Но когда вошли в темницу и убедились, что там и впрямь никого нет, со всех ног кинулись к паше, доложили ему о случившемся.

Паша — руку на меч и бегом к тюрьме. А следом за ним — Исмаил-ага, тысячники, простые воины и стражники. Путь им преградил Мемо.

— Я их отпустил сегодня ночью, — говорит он паше. — Не правда ли, я хорошо поступил? Думал порадовать тебя.

— Ах ты пес паршивый! — завопил паша. — Чтоб тебе подавиться моим хлебом!

И накинулся на Мемо. А за ним и все остальные. Лютый бой завязался. Но никто не может близко подступить к тюремщику. Отбивается он от нападающих, а сам пятится назад, шаг за шагом поднимается по лестничке, ведущей на верх башни, где должны были в то утро казнить Ахмеда и его товарищей. А когда, наконец, добрался до верхней площадки, громко сказал:

— Паша! Тут бы я мог биться с вами хоть три дня и три ночи. Только для чего? Никакого смысла нет. Взял я от жизни свое, пора и честь знать. Убил я, паша, не одного твоего раба. Мог бы убить и еще несколько. Только для чего? Оставайтесь все целыми и невредимыми. Прощайте же — и те, кто меня любит, и те, кто ненавидит. Прощайте.

Сказал — и бросился вниз, в пропасть. Упал, разбился. Так и лежал там, похожий сверху на птицу с откинутым крылом.

Чуть погодя прибежал туда Хюсо со своими сыновьями. Пришли женщины, дети. И все плачут, убиваются. И не только они — весь Беязид оплакивал смерть Мемо.

Склонился Хюсо над умершим, поцеловал его в лоб. И видит: в левой руке Мемо — эта рука прижата была к сердцу — лежит прядь волос, так и горит черным огнем в лучах солнца. С трудом разогнули пальцы — и волосы развеялись по зеленеющей земле.

В сердце Юсуфа разрастался страх. Видел он лужу крови на нежной весенней зелени. Видел коня, бродившего по улицам города. Конь-то и впрямь отцов. Почему же отец не признает его? Он уже, должно статься, обо всем знает. И о безумствах Гюльбахар — тоже. От него ничего не укроется. Его взгляд и сквозь стены каменные проникает, любой разговор издали он слышит. А уж о дочери родной ему все известно — все доподлинно. Почему Мемо кинулся в пропасть? От страха, видно. Да и что ему оставалось? Убеги он в горы, укройся в хошабской крепости, люди паши все равно его отыщут, кожу с живого спустят.

Как-то раз, еще малолетком, видел Юсуф, как наказывают преступников. Сидит он задом наперед на ишаке, весь голый, только что срам прикрыт. А ведет ишака человек с заплывшими глазами, с содранными бровями — одно мясо живое кровенеет. А по бокам — два палача огромного роста — настоящие великаны. Один с окровавленным палашом, другой — с кинжалом. Тот, что с кинжалом, схватил вдруг преступника за ухо и отсек под самый корень. Потом взглянул на собравшуюся толпу, ухмыльнулся. Закричал, задергался преступник — веревки так и врезались ему в руки. Из того места, где было ухо, кровь хлещет. А палач как швырнет отрезанное ухо! Пролетело оно над толпой, в окно лавки упало. Лавочник был широкоплечий, могучего склада мужчина с густой окладистой бородой. А увидел ухо — оробел. Пошевельнуться не может, стоит будто заколдованный.

Тем временем второй палач стал своим палашом спарывать кожу со спины преступника. Да так ловко и спокойно, точно овцу свежует. Человек на ишаке даже кричать не мог, только хрипел. Народу тогда собралось — гибель. Но лица у всех вовсе не напуганные, как следовало бы ожидать, а скорее дерзкие, с вызовом.

К вечеру казненного привезли к воротам дворца и бросили на мощеной площадке. Столько крови вытекло — просто ужас. Весь город в крови. Улицы, лавки, дома — все в крови. Казалось, даже из-под земли хлещет кровь. Всех детей тогда выворотило. Но сильнее всех — Юсуфа. Мать плакала, сидя у него в головах. А отец снисходительно утешал:

— Ничего, попривыкнет. Таков этот мир, надо к нему приноравливаться.

Но мать все заливалась слезами. Больше Юсуф ничего не помнил, память как отшибло.