Легенда о Плохишах - страница 23

стр.



   Квасец мигом разбил спор. Лысый с жаром загребал жиро-битумную смесь в огромную ложку. Любка еще не верила. Но десять тортиков?!



   Лысый держал орудие прямо напротив рта и в упор рассматривал Любку. Та прикрывалась от гадости руками, но сквозь щелку в пальцах бдила от надувательства.



  -- Не верю! - только и успела прокричать она, как Лысый раззявил пасть и водрузил кучку внутрь своего личного мусороприемника.



  -- Бу-у! - тут же булькнула Любка и, зажав рот руками, побежала от чужих глаз за угол избы.



   Лысый выплюнул гремучую смесь изо рта, прополоскал победный орган водичкой из кружечки и победно выкрикнул: - Десять тортиков!!! Бульканье за избой явно усилилось. Остальные тетки кинулись то ли откачивать, то ли помогать Любке.



   - Ну ты даешь, - протянул Захар. - Ты ж ей желудок испортишь.



  -- Так я ж не проглотил! На грудь не принял! - утверждал Лысый.



  -- А она теперь точно чего-нибудь проглотит, - мрачно сказал Захар и отправился пользовать потерпевшую.



  -- Но десять тортиков?!



  -- Сам ешь.



   А с Любкой это не в первый раз, то у нее несварение желудка, то страхи замороченные. Отправились они как-то с Ленкой в избу средь недели потренироваться, а из мужиков никого с собой не уговорили. Глядь, на Предмостной Мурашик под рюкзачком стоит, они и возрадовались. Все не одним в тайге.



   Но Мурашик отбрехался наотрез. Не могу, говорит, дело есть. Так девки и потопали в одевичестве. А тайга хмурая, да суровая, качает ветвями с шорохом. Дело к ночи клонится, и ни одной души, только ветер листвой сорит.



   Долго ли, коротко, дошагали до избы. Дверцу открыли, водички принесли, зачали кашеварить. Тут и повеселела Любка. Страхи в пламени печурки растворились. Досужие вымыслы по тропинкам разбрелись, а чай назрел, пахнет смородинкой. Дюже лютый чай у них тогда приключился. Вот Любка и расслабилась, себе на горе.



  -- Лен, а Лен, - говорит, - пойдем в избу, одежку перекинем?



  -- Ну и сама сходи.



  -- Ага, сходи. А представляешь, счас из избы мужик как вынырнет, голодный и страшный, зэк какой-нибудь.



  -- Мы здесь уже битый час. Давно бы вынырнул, - ей смелая подружка отвечает.



   Любка поежилась зябко, но в избу все же пошла. Деваться-то некуда, и страхов видимых вроде нет. Только в темноте разложилась, маечку скинула, шнурки развязала, как из самого темного угла, из-под нар, что-то черное, мохнатое как вынырнет, как закричит: - А что вы тут делаете?!



   Любка из избы к Ленке, за волосья милой вцепилась и в вой, всхлип и причитания. Ленка от боли как заорет. Любке и по рукам, и по мордам. А не выпускает та причесон ни в какую. Рвет и мечет.



   Тут из избы выбрался сонный пугатель Мурашик. Давал он там дрыху. Окольными путями наперед девок добрался, под нары и по простоте своей дрых. Ждал, когда девки его к ужину позовут. Он мужик не привередливый.



   Засим и Ленка заголосила. Мало ли что? Мурашик и сам напужался. Ночь темная, сила нечистая, а если поперек лба? Стоят втроем и воют потихоньку. Эхо по болотам и распадкам разносится. Кукушки, да дятлы из гнезд попадали и айда в небо к звездам, от греха подале. Картина еще та - приплыли грачи по Репину.



   Разобрались, считай, через час. Ленка Мурашика горячей сковородой окрестила. Любка выдрала у нее клок волос. А сам Мурашик без ужина остался, боднул в переделке кастрюлю с варевом грешным задом. С тылу вроде пахнет, а желудок голодом урчит. Вот и дошутился, поиграл жопой в жмурки.



   Бедную Любку кое-как успокоили и отправили спать в избу. Тут и народец шальной привалил. Повеселело, баловались гитаркой на опалубке у избы. А Любка на верхних нарах улеглась. Ленку с собой звала, а та опасливая стала, близко не подходит.



   Пуганая баба сама поперек спать ложится. Вот и Любка устроилась головой к выходу. Не как обычно. Так ей и выход из избы видать, и к свету огня поближе. Через пару часов и остальные угомонились, притянул к себе сон. Затихли.



   Мурашик на тех же нарах лежал. Среди ночи слышит стук глухой и монотонный. Бум, через минутку еще - бум! И воет ктой-то загробным голосом. Мать честная, бесы пришли! Не ночь, а вакханалия. Темнотища-а!