Легенда о Плохишах - страница 25

   Первым в Рояль заправился Плохиш. Всего пара шагов вывела его на вертикаль и под задницей оказалась пятидесятиметровая гладкая стенка. Пальчиками он подклинивался зело борзо, а ноги, заботливо подготовленные к упражнению, стояли, как влитые.

   Плохиш сделал еще пару шагов влево, переклинил поочередно руки, и стало значительно удобнее. Страха не было. Он посмотрел вниз и увидел острые, как спицы, маковинки елок, иглами направленные прямо в его тощий зад. Там ниже у их оснований, собралась кучка народа в ожидании. Они задирали головы вверх и лицезрели чудо. Стояла мертвая тишина.

   Тем временем из-за угла на лобное место показались Петручио с Квасцом. Петручио потел и пытался сучить ногами, глаза его выпучивались из орбит.

  -- Е-пэ-рэ-сэ-тэ! - выругался Плохиш. - Ты четче стой и не прихватывайся так сильно. А то вальнешься!

   Подействовало. Петручио несколько успокоился и более споро перебирал конечностями.

  -- Не суетись ты, блин! А то даму снизу каку-нибудь задавишь.

   Петручио с непривычки нервно хохотнул. Дальше двигались куда как уверенней. Прошли мимо вертикальной удобной щелки. Добрались до вполне приличной полки. Сели. Тут их догнал многоопытный Квасец.

  -- Е-мое! Вы куда упилили? Вверх нужно было, по щелке, что прошли разом.

  -- А тут что, нельзя? - Плохиш кивнул вверх. Прямо над его головой вырисовывался хороший карман. Далее проглядывалась крутенькая стенка с пятнами мелких зацепов, очищенных ото мха.

  -- Губенку раскатал! Этот карниз и я не ходил. Там за ним стеночка - закачаешься.

  -- А в теории?

  -- В теории берешь карман обеими руками, подтягиваешься и в махе ставишь правую ногу к рукам. На ней делаешь балетное па, встаешь на равновесии и стеночка перед нюхом. По ней мелкими шажками. Ручками только прихваточки и в гору, в гору...

   Плохиш уверенно взялся за первую зацепу, подтянулся и с разгону попал куда нужно ногой. Далее было туже. Вставать пришлось на чистом равновесии, через не могу и пузом близко-близко к стеночке. Мох сыпался в пропасть тонкой сухой струйкой. Плохиш вниз явственно не хотел.

   Стенка оказалась не шибко сложной, хотя под руками было пшик, да маленько. Ноги стояли на ней уверенно. Зацепки девственно чисты и иголочками держат на ура. Плох сделал еще несколько шагов и стена завернула в горизонталь.

  -- Оп-па!

   За первый зацеп взялись еще чьи-то две руки, потом взметнулась вверх задница, и на кармане перед стеночкой оказался друг Петручио. Ну дает! Высоты он, похоже, не ощущал, губы растянулись в дурацкой ухмылке. Готов тут же идти на взлет.

   - Паря! Не наглей! По стенке аккуратно. Не дай бог, нога уйдет. Полные кранты отхватишь!

   Петручио выбрался на стенку и попер уверенно, может и слишком. "Ни хрена страха не чует, - подумал про себя Плохиш. - Лезет нечетко, а двигается так, будто на страховке. Глаз да глаз за пареньком нужен".

   Тут снизу показался и сам Квасец. Подвигнутый на подвиг новобранцами, спуску им давать он не хотел, но чуял дурное куда как больше. Кряхтя от натуги, брея скалы пузом и щеками, Квасец отжимался на правой ноге.

  -- Во-о-о! - выдавил из себя сердобольный, когда карниз остался под его грешным телом. - А дальше как?!

  -- Ты же сам в теории объяснял, - отвечал невозмутимый Плохиш.

  -- За зацепочки и ножками, ножками, - советовал новобранец - подельник Петручио.

   Квасец решился и аккуратненько заперебирал конечностями.

   Неожиданно, снизу, из невообразимого далека, до наших героев донеслись аплодисменты. Нет, конечно, не овации Большого театра, а так сдержанно, размеренно и неторопливо. Подчеркнуто скупо и скучно.

   Там у Второго Столба, оторвав свои задницы от ласкового ложа личной кайфо-глыбы, стояли абреки. Влекомые волей седоватого и сухого пахана, они стояли на двух конечностях и аплодировали смельчакам. Они-то знали толк в благородном риске. И понимали риск как свой, так и чужой по полной программе.

   А еще дале, незамеченный никем, на вполне приемлемом к его полному телу каменном ложе устроился сказочник Боб. Глаза зрителя и устроителя этой закваски затуманивались вящим удовлетворением. Полные губы привычно шамкали что-то вкусное, а руки держали потрепанную записную книжку для пометок.