Легенда о Сан-Микеле - страница 9

Я хотел сразу прыгнуть в пропасть и нырнуть в море за своими колоннами.

— В такой поспешности нет смысла, — сказал он, смеясь. — Вот уже две тысячи лет, как кораллы одевают их своей паутиной, а волны зарывают их в песок все глубже и глубже — они подождут, пока не придет твое время.

— А сфинкс? Где я найду сфинкса?

— На пустынной равнине, вдали от кипения современной жизни, некогда стояла гордая вилла другого императора. Он привез этого сфинкса с берегов Нила, чтобы украсить свой сад. От дворца осталась только груда развалин. Но глубоко во тьме земли еще спит сфинкс. Ищи- и ты его найдешь! Ты едва не поплатишься жизнью за это, но доставишь его сюда.

— По-видимому, ты знаешь будущее так же хорошо, как и прошлое?

— Прошлое и будущее для меня одно и то же. Я знаю все.

— Я не завидую твоему знанию!

— Твои слова старше твоих лет. Где ты их нашел?

— На этом острове, сегодня. Ибо я узнал, что здешние приветливые люди, которые не умеют ни читать, ни писать, гораздо счастливее меня, хотя я с детства напрягаю глаза, чтобы получить знания. Как и ты, судя потому, что ты говорил. Ты великий эрудит, ты знаешь Тацита наизусть.

— Я — философ.

— Ты хорошо знаешь латынь?

— Я доктор богословия Иенского университета.

— Ах, вот почему мне казалось, что я слышу легкий немецкий акцент в твоей речи. Ты знаешь Германию?

— Еще бы! — усмехнулся он.

Я внимательно поглядел на него. Он держался и говорил, как аристократ, а теперь я впервые заметил шпагу под красным плащом, и что-то знакомое почудилось мне в его резком голосе.

— Простите, сударь, мне кажется, что мы с вами уже встречались в Ауэрбаховском погребке в Лейпциге. Ведь вас зовут…

Когда я произносил эти слова, церковные колокола Капри зазвонили «Аве Мария». Я повернулся к нему — он исчез.

Латинский квартал. Студенческая комната в «Отель де л'Авенир», повсюду книги — на столах, на стульях, на полу, а на стене выцветшая фотография Капри.

По утрам в палатах Сальпетриер, Отель Дье и ЛаПитье перехожу от койки к койке, читаю главу за главой книгу человеческих страданий, написанную кровью и слезами. Днем — в анатомическом театре, в аудиториях Медицинской школы или в лабораториях Института Пастера наблюдаю под микроскопом тайны невидимого мира, те бесконечно малые существа, от которых зависит жизнь и смерть человека. А потом бессонная ночь в «Отель де л'Авенир», бесценная ночь, отданная тому, чтобы постигнуть факты, узнать классические признаки расстройств и заболеваний, все то, что было обнаружено и отобрано наблюдателями всех стран мира, — как это необходимо и как мало, чтобы стать врачом! Работа! Работа! Работа! Летние каникулы, когда пустеют кафе на бульваре Сен-Мишель, Медицинская школа закрывается, аудитории и лаборатории пусты, и в клиниках нет почти никого. Но для людских страданий в больничных палатах каникул нет — и для Смерти тоже. И нет каникул в «Отель де л'Авенир», никаких развлечений, кроме редких прогулок под липами Люксембургского сада или часа отдыха в Луврском музее, полного жадной радости. Ни друзей. Ни собаки. Ни даже любовницы. Богема Анри Мюрже исчезла, по его Мими была жива, как никогда, — в предобеденный час она, улыбаясь, прогуливалась по бульвару Сен-Мишель под руку почти с каждым студентом и штопала его одежду или стирала белье в его мансарде, пока он готовился к экзамену.

Никакой Мими для меня! Да, мои счастливые товарищи могли себе это позволить — проводить вечера в пустой болтовне за столиками кафе, смеяться, жить, любить. Их живой латинский мозг работал гораздо быстрей моего, и на стене их мансарды не висела выцветшая фотография Капри, чтобы их пришпоривать, их не ждали колонны бесценного мрамора под песком Палаццо ди Mаре.

Часто в долгие бессонные ночи, когда я сидел в «Отель де л'Авенир», склонившись над «Заболеваниями нервной системы» Шарко или «Клиникой Отель Дье» Труссо, страшная мысль внезапно пронизывала мой мозг: мастро Винченцо стар, вдруг он умрет, пока я сижу здесь, или продаст кому-нибудь другому домик на скале, хранящий ключ к моему будущему дому. Холодный пот выступал у меня на лбу и сердце почти останавливалось от ужаса. Я устремлял взгляд на выцветшую фотографию Капри на стене, и мне казалось, что она все более и более тускнеет, расплывается в загадочной и таинственной дымке, пока не оставалось ничего, кроме очертаний саркофага над похороненной мечтой…