Легенда о Сибине, князе Преславском - страница 18

Стоило притронуться к тоненькой корочке, затянувшей рану, как вновь хлынула кровь, заколотилось сердце, сон отлетел, грудь сдавило бессильным гневом и перехватило дыхание. Князь ворочался в постели, усилием воли отгоняя прочь черную стаю забот. Сатанаил проник в божью обитель, несмотря на бдения отшельников в верхних скитах, решив этой ночью истерзать его. «Коли так, отмахнусь от всех своих тревог, докажу, что не боюсь тебя, — решил князь. — Котра, царство ей небесное, давно мертва. Коль скоро она не воскреснет, к чему горевать? Клонится к гибели род мой? Пусть! Всё, что есть плоть, преходяще. Но дух мой жив и не поддастся козням твоим. Что до французских рыцарей — они тоже плоть, облаченная в железо. Плоть их умрет, железо съест ржавчина…»

Князю казалось, что он говорит с самим Сатанаилом. Если хочешь сохранить спокойствие, не противоречь ему, и он оставит тебя, сраженный твоим безразличием. Всегда, когда он бывал вынужден прибегнуть к этому средству, князь горько усмехался, ибо выходило, что безразличие — лучшее средство защитить свою шкуру и свой покой. Пружины воли расслабляются, умиротворенная душа плывет, как ладья без весел и ветрил. Пусть Господь позаботится о своем рабе, пусть смилуется над ним или покарает, но оставит его в покое, ибо живет раб в вечном неведении, да и в конце концов… пора спать.

Эрмич пробудился в одно время с князем. Оба обладали даром и во сне отмерять часы необъяснимым чувством времени, этим таинственным механизмом, продолжавшим безошибочно и бесперебойно работать и в спящем мозгу. Он покашлял за дверью, и Сибин позвал его, чтобы тот помог ему одеться и прикрепил к сапогам железные крючья.

— Дикие коты мяучат вовсю, — сказал Эрмич.

— Февраль — месяц свадеб, — отозвался князь и подумал: «Сатанаил сейчас играет своим хвостом, понуждая совокупляться людей и животных».

Он взял свой лук, колчан со стрелами.

В тусклом свете заходящего месяца поблескивали серебром заиндевелые перила деревянной лестницы. Покатые кровли монастыря и скитов уходили всё ниже, белея коркой затвердевшего снега. Из черных труб валил дым — монахи уже вылезли из-под грязных козьих шкур и дерюг, разжигали огонь в очагах. Тропинка шла прямо вверх, потом делилась надвое. Князь двинулся по той, что вела вправо, к кельям отшельников, и обрывалась у скалистого утеса. Он прошел мимо прикрытой рогожей ниши в скале. Отшельник ещё спал. В нос ударила вонь, перемешанная с дегтярным запахом дыма. Божьих угодников тут было не много — три темные ниши подряд были пусты. Перед четвертой лежали дрова, рогожа там сдвинулась, и показалась чья-то всклокоченная голова.

— Во имя Отца и Сына!

— Я человек, — сказал Сибин.

— Прочь, Сатана! — взревел пустынник.

Князь прошел дальше, обитатель кельи испуганно заскулил.

На скалах синевато поблескивал лёд; наверху, где вспыхивали, готовясь погаснуть, звезды, темной тенью нависали громады гор. У последней, необитаемой кельи, тропинка кончалась. Князь укрылся в нише. Следовало дождаться рассвета.

Скоро забьют к заутрене клепала. Смолкнет воркованье влюбленных филинов и мяуканье диких кошек. Филины и огромные совы, отогревавшиеся на монастырских трубах, попрячутся в гнезда, а стаи ворон взлетят над скалами, облегченно крича после бессонной ночи, сделавшей многих из их сестер добычей филинов. Куницы и дикие кошки будут дожидаться в норах, пока теплые лучи солнца обогреют их, голодные орлы начнут отряхиваться перед тем, как вылететь на охоту. Движение, созданное Сатанаилом, не приостанавливалось ни днем, ни ночью. Оно лишь видоизменялось на свету и во тьме: те, кто спал ночью, становились добычей тех, кто бодрствовал, и наоборот. А Бог оставался лишь как утешение, уверовать в которое можно, только если счесть его великим шутником.

Перепуганный отшельник хриплым, простуженным голосом исступленно голосил тропарь. Князь терпеливо ждал рассвета, время от времени поглядывая на утес. «Пока я подстрелю орла, Сологун может уже испустить дух, — думал он. — Впрочем, я здесь не столько ради него, сколько для того, чтобы отогнать мысли о Бориле, развлечься… В самом деле, чем буду я жить, когда у меня ничего не останется? Охотой? Надеждой на брата? Ежели моя голова уцелеет до его возвращения… Да и какая это надежда? Сыновья Асена начнут резать Бориловых половцев, а половцы — нас… Проклятье висит над нашей страной. Она проклята нашими прадедами — теми, коих перебил Борил, приведя из Брегалницы свои славянские полчища».