Легенда о Вавилоне - страница 39

. Главное (и мы попробуем это доказать) что и побег, и изгнание были активными действиями изгоняемой (убегавшей) стороны. Поэтому историческая роль беглецов-ссыльных полностью оправданна: она напрямую связана с теми поступками, которые они совершили.

Суть изгнания и побега одинакова: их причинами является нежелание адаптироваться, подчиниться, быть как все. Детерминанта этого отличия не так важна, и, если честно, то мы не знаем и, скорее всего, никогда не узнаем, какова она была у протоизраильтян. Но из более поздней истории хорошо известно, что причины эти могут быть и религиозными, и политическими, и этническими. Раз за разом в совсем иных землях и в совсем иные времена мы видим одну и ту же картину: какая-то небольшая группа людей не желает быть ассимилированной империей или господствующей церковью и ведет с ними борьбу, всегда неравную и часто обреченную. В чем причины того, что подобные обстоятельства повторяются с достаточной частотой? Ведь, как правило, империя не хочет никого уничтожать, а желает, наоборот, строить дороги и улучшать просвещение подданных. Но люди не хотят, чтобы их просвещали насильно.

Вот удивительно: Римская империя была заметно цивилизованней своих варварских соседей, и очень многие галльские и германские племена становились ее союзниками, вливались в состав великого государства, нередко храбро его защищая от своих же родичей. Но устная история гораздо надежней сохранила имена тех, кто сопротивлялся, — Верцингеторикса и Арминия. Именно к ним стали много позже (и не вполне обоснованно) возводить свое происхождение французы и немцы. Даже в истории древней Англии нашлось место для вождя бриттов Каратака, поднявшего обреченное восстание против римских поселенцев.

Нация определяет себя тогда, когда обосабливается, тогда ей и нужны предки — независимые и ни на кого не похожие. Потому французы справляют годовщину поражения при Алезии 20 веков спустя — они отмечают факт своего национального существования, а не капитуляцию двадцатилетнего вождя галлов перед армией Юлия Цезаря[162]. Праздник есть воспоминание, в данном случае: воспоминание о национальной истории, о своем отличии от других[163]. По сути дела, французы празднуют себя, свою национальную легенду. Что ж, и евреи празднуют свою (которая к тому же давно покоится на прочном религиозном основании). Праздник пасхи (Лесах) есть праздник существования нации, праздник отделения, самоопределения, установленный иудеями уже более 2000 лет назад именно с целью объяснения своей непохожести на иные народы. За такой давностью нам в еврейской легенде отнюдь не все понятно. Но главное очевидно.

Мы не знаем, что грозило сторонникам Моисея — полное уничтожение от руки победителей-египтян, жаждавших изгнать с родины наследников последних гиксосов, или тихая, ползучая ассимиляция, делавшая выбор гораздо более сложным. В любом случае они отказались быть истребленными, они отказались перестать существовать. И еще: скорее всего, это было действие неосознанное, стихийное. Люди поняли, что надо уходить из этой плодородной, но ставшей враждебной страны, уходить неизвестно куда, неизвестно зачем, уходить, потому что другого пути нет. Мы никогда не узнаем, сколько их было, вероятно, не так уж много. Важно, что они это сделали и что после долгого и нелегкого пути Моисей привел остатки своих приверженцев в оазис Кадеш-Барнеа[164], где они стали постепенно сливаться с жившими неподалеку родственными племенами — возможно, именно с теми, кто за несколько поколений до этого перешел через Евфрат.

Кажется, что сообщение о женитьбе Моисея на дочери мадиам-ского[165] священника смещено и должно относиться к периоду, следовавшему за Исходом. Заметим кстати, что история этой женитьбы выглядит очень запутанно[166]. Во второй главе Книги Исхода убежавший от фараонова суда Моисей женится на Сепфоре, в четвертой, будучи призванным Господом к служению, берет «жену свою и сыновей своих» и отправляется «в землю Египетскую». Далее следует совершенно непонятная история. «Дорогою на ночлеге случилось, что встретил его Господь и хотел умертвить его. Тогда Сепфора, взявши каменный нож, обрезала крайнюю плоть сына своего и, бросив к ногам его, сказала: ты жених крови у меня. И отошел от него