Легенды и были Невьянской башни - страница 9
Спустя четверть века, при дочери Петра императрице Елизавете, останки Александра Невского поместили в серебряную гробницу, чеканные барельефы которой рассказывали о главных событиях жизни и победах полководца. На одной из сторон саркофага, на картуше, отчеканены слова Михаила Ломоносова:
А на другом картуше, который держит один из ангелов, читаем такие строки: «Державнейшая Елизавета… сию… украшенную раку из первоприобретенного при ее благословенной державе сребра соорудить благоволила в лето 1750.»
Осматривая гробницу, невольно припоминаешь героические страницы истории Древней Руси, связанные с именем Александра Невского, восхищаешься гробницей, удивляешься искуснейшему мастерству художников, литейщиков, чеканщиков и громадности самой раки — 90 пудов драгоценного металла! — и благородству матового блеска сибирского серебра…
Но поначалу как-то не придаешь значения тому, что само по себе это серебро — тоже памятник русской истории. Не придаешь, хотя и надписи на гробнице, и экскурсовод сообщают о том, что это «первоприобретенное сребро», которое русское «недро земное открыло». Да, это интереснейший памятник истории, несмотря на историческую неточность надписи: гробница создана вовсе не из самого первого русского серебра. Но она создана из серебра, к которому легенды Невьянской башни имеют прямое отношение.
«Высочайший случай» Акинфия Демидова
В один из морозных январских дней 1744 года до Невьянского завода — горной столицы ведомства Акинфия Демидова — добрался с Алтая посыльный, преодолев более двух тысяч верст сибирского бездорожья со скоростью, с какой не ездил ни один самый срочный правительственный курьер. У Демидова с горным Алтаем была своя великолепно налаженная связь. Посыльный передал грозному властелину письмо приказчика Колывано-Воскресенских заводов, в котором тот, кроме разных заводских дел, уведомлял, что после окончания контракта выехал в Петербург саксонский штейгер Филипп Трегер. Но уехал не просто так, а с обидой на хозяина завода. Перед самым отъездом, сообщал приказчик, хмельной штейгер говаривал знакомым, что известит в столице о кое-каких колыванских делах и что извет уже приготовил…
С этим письмом Акинфий Никитич просидел целый день один, никого к себе не допуская. Умный и опытный хищник сразу же почувствовал опасность. Он понял, что если этот проклятый саксонец, по его хозяйскому приказу выпоротый плетьми за промашку в деле, объявится в столице, то ему, Акинфию Демидову, несдобровать: есть грехи, за которые не пощадят даже самого могущественного горнопромышленника России.
И, несмотря на январскую стужу, на свои шестьдесят шесть лет, на недомогание, он приказал немедля готовить свой возок с дворянским гербом, отобрать лучших лошадей да загрузить две подводы подарками.
И не успел посыльный еще проспаться после долгой изнурительной езды, как Акинфий Никитич вместе с самыми верными приказчиками и телохранителями уже отправился в свой длинный и трудный путь. В дороге он гневался из-за любой, даже самой малой задержки, не жалел ни лошадей, которых меняли на его же, демидовских, постоялых дворах, раскиданных на всем пути от Невьянска до Петербурга, ни своих людей, которым не было ни часа покоя, ни самого себя; отказался ночевать под крышей, спал на ходу, прямо в возке, закутавшись в огромный тулуп.
Прибыв же в столицу, уже не торопился, не суетился, но и времени зря не терял. К своему новому милостивцу, барону Ивану Черкасову, личному кабинет-секретарю императрицы, Демидов явился с такими подарками, что даже привыкший к подношениям барон был польщен чрезвычайно. В ближайшие же дни уральский заводчик нанес визиты еще некоторым придворным, находившимся в особом фаворе у императрицы.