Лекарство от нерешительности - страница 26

Алиса молчала. Действительно, мы не обсуждали тот случай с самой осени.

Наконец Алиса спросила:

— Ты с кем-нибудь встречаешься?

— А тебе-то что? Ты сама уже монашкой стала, как мама.

— И что тут удивительного? Я одна сейчас, потому что когда-то, в незапамятные времена, у мамы имелся муж.

— Называла бы уже вещи своими именами, как привыкла. Стесняться в выражениях ни к чему. Ты монашка, только служишь не Богу, а коммунизму.

— Итак, я монашка, потому что… Ну-ну, договаривай!

— Алиса, надеюсь, ты сейчас не ляпнешь ничего такого, о чем потом будешь жалеть. День тогда выдался нелегкий, и не только для тебя.

— Убедил. Расслабься. Да, я же задала тебе вопрос: ты с кем-нибудь встречаешься?

— Ты кого имеешь в виду — психоаналитика или девушку?

— Девушку. В смысле женщину.

— Да, вроде того. Я встречаюсь с Ванитой. До сих пор.

— Вроде того, — повторила Алиса. — Никогда определенно не скажешь.

— Алиса, я не могу преодолеть оставшуюся между нами натянутость.

— Ну у тебя и выражения! Будто разговорник цитируешь.

— Обычные выражения. Как у всех.

— Я не собираюсь препираться с тобой посреди улицы.

— Думаешь, мама следит из окна? Да тут из-за лесов ничего не видно. И не станет она подсматривать.

Алиса сказала, чтобы я оставил деньги себе. Я попытался засунуть купюры ей в кулак. Она быстро среагировала, но я оказался быстрее — и две двадцатки упали рубашками вверх на заплеванный жвачкой тротуар.

— Подними, — велела Алиса. — Мама увидит.

— А еще называешься членом коммунистической партии…

— Никаким членом я не называюсь.

— Странно: ты, член компартии, не учитываешь вероятность того, что деньги подберет какой-нибудь прохожий. И ведь не побрезгует, заметь. И до двух сосчитать не успеешь, как баксам ножки приделают.

— Двайт, подними деньги.

— Нет, Алиса, ты подними.

— Какой же ты идиот!

— Ты склонна все упрощать.

И с этой новой информацией — раньше я полагал, что абулия — мой единственный порок, — я повернулся на каблуках и зашагал прочь. Алиса сделала то же самое. Пройдя полквартала, у перекрестка, я оглянулся, чтобы узнать, не идет ли за мной Алиса — она не шла — или не поднял ли кто деньги. Ужасно неприятно было оставлять валяться на дороге целых сорок долларов, поэтому я решил вернуться за ними, а потом догнать Алису. Я полагал, что деньги в большей степени мои, а также знал, что Алиса любит меня — даже несмотря на то, что я ее брат.

Из пиццерии вышел тип, нагнулся и стал отдирать что-то от тротуара. Сорок долларов, что же еще! Я развернулся, сделал несколько шагов, скорчился, и меня вырвало скисшим «Джигги Джусом» вперемешку со снеками, такими же скисшими. От этого мне на время стало лучше во всех отношениях. Однако, как ни радовался я данному факту, я не мог не понимать, что мои ощущения вряд ли разделяет тощий дядька лет пятидесяти, в спортивных штанах, кожаных шлепанцах и футболке, возникший на веранде — надо полагать, своей собственной веранде, — в те минуты, пока я был целиком поглощен очисткой желудка.

— Ты что делаешь? Это же моя новая урна!

Я поднял на дядьку просветленный взгляд.

— Простите, у меня абулия.

Почему-то мне вдруг стало ужасно смешно. Мне было жаль незадачливого домовладельца, но не слишком, и я, время от времени оглядываясь, припустил бежать по синусоиде. Я радовался, что выздоровление мое не за горами; хотелось отпраздновать это событие, хотя бы и авансом.

Но едва я добежал до следующего квартала и остановился, с трудом переводя дух, как уныние вновь охватило меня, вся моя жизнь представилась в самом невыгодном свете, и я в который раз принялся пережевывать прошлое. Кроме того, мне было ужасно досадно, что придется ждать целых пять, а то и четырнадцать дней, прежде чем выяснится, что делать с «Пфайзером», Ванитой и съемной квартирой. В свою очередь, мрачное настроение имеет странное влияние на мой способ мышления: почему-то у меня появляются способности к дедукции, и я начинаю искать, на чем бы попрактиковаться. Вот и в ту минуту я не мог не вспомнить, что сегодня воскресенье — день, когда вся наша семья должна собираться (и в свое время собиралась) вместе; теперь же мы, четверо Уилмердингов, совершенно разобщены, и не только друг с другом, но и, пожалуй, со всеми представителями Homo sapience, носящими другие фамилии. До чего же мы, Уилмердинги, чужие — и среди своих, и среди остальных! Удивительно, как вообще двое представителей нашей семьи сошлись, чтобы произвести на свет еще двоих. Видимо, подобное происходит, когда двое одиноких людей пытаются сами себя убедить в том, что они не одиноки. Именно так создается большинство семей, и именно поэтому раса Одиноких достигла столь угрожающей численности.