Лелька и ключ-камень - страница 34

— Как это ты так смогла?

— Оно само-о-о — зарыдала в тридцать три ручья луговица.

— Ну иди сюда, дай посмотрю.

Зеленая красотка подвинулась к Лельке, та глянула на гриву поближе и присвистнула:

— Слушай, здесь только стричь… Не распутаешь.

Луговица заплакала еще горше.

— Нельзя мне волосы стричь, я силу потеряю и в траву превращусь. А я не хочу-у-у-у!

— Так, ладно. Или сюда. Садись спиной, будем разбираться. Если несколько волосков порву или вырву, ты переживешь?

— Несколько можно, я послабее стану, но потом все наладится.

С множеством коварных узлов Лелька провозилась почти до темноты, но волосы освободила.

— Уф-ф-ф… Ну вот и все, вроде справились.

— Спасибо-спасибо! — Пискнула девчушка-зеленушка и растворилась в траве.

«Ого, какая шустрая», — подумала Лелька, — «Ладно, пора мне домой, наверное, тетя Наташа меня совсем потеряла».

Синевато-серые сумерки были готовы перейти в ночь, но дорогу Лелька знала неплохо, темноты не боялась. Однако до мелочей изученные места с уходом солнца пугающе изменились. Где-то завыл волк. «Уж не тот ли, что пострадал от Михалыча?» — задумалась девочка. Неожиданно от растущей в стороне осины отделилась белесая тень. Дерево это Лелька не любила, да и не только она. Было оно кривоватое, с узловатой, несвойственной осинкам корой, с множеством сухих веток. Лелька хотела обойти его стороной, но ноги сами понесли ее навстречу тени. Тело слушалось все хуже, хотелось встать у осины, прислониться к стволу, остаться здесь насовсем.

Тень колыхнулась и обернулась молодым парнем. «Какой красивый!» — отметила девочка. Парень и впрямь был хорош: темные кудри, темные глаза. Чем-то он напоминал Сашку, но Сашке было до него далеко.

— Побудь со мной, моя хорошая, — попросил он Лельку. — Останешься? Нам будет хорошо вместе. Я знаю, тебя никто не ждет, им будет проще, если ты уйдешь, а тебе со мной — лучше. Скажи: хочу остаться. И мы всегда будем вместе.

Лелька уже готова была согласиться, как услышала истошный визг:

— Уходи! Лелька, молчи, не смотри ему в глаза и уходи!

Кричала Дана, молчаливая и тихая лесавка. Лелька никогда бы не подумала, что она может так голосить.

— Уходи!

Крик словно разбудил девочку, и она увидела, как черноглазый красавец пошел гнусными пятнами, вместо жарких очей на нее глянули темные провалы, а протянутая рука обернулась полуразложившейся мерзкой лапой. Лелька с трудом отвела от этой жути взгляд и, почувствовав, что вся вялость куда-то делась, рванула прочь от осины.

Домой она бежала, будто за ней гналась вся местная нежить скопом. Тетя, увидев в каком состоянии девчонка, перепугалась сама. Пришлось Лельке ускоренно отдышаться, чему очень способствовала Лапатундель, и наскоро придумать каких-то парней, которые ее напугали.

— Они тебя не тронули? Не обидели? — допытывалась Наталья.

— Нет-нет. Я просто сильно испугалась. Они за мной даже не гнались.

Ночью, когда все угомонились, вылез из своего угла Кондратьич.

— На-ко вот, выпей. Сам травки заваривал. Пей, а то не уснешь или кошмар приснится. Кто тебя туда понес? Все наши знают, что место это плохое.

— А я не знала. Я ваша недавно, да и все еще не совсем ваша. А почему плохое?

— Это старая история. Ты ведь Сашку знаешь? О котором Ирина все время говорит? Еще в позатом веке его пра-пра-прадед увел из табора цыганку. Красавица она была, глаз не отвести. А пела как! Была цыганочка молоденькая, но уже вдовая, и сынок у нее был. Так-то кочевое племя дорогу не бросает, но уж больно худо ей в таборе жилось. Муж-то ее, первый, ее, вишь, из другого табора скрал, да ее-то и не спросил. А у цыган строго — дите еще водной рубашонке скачет, а уже известно, кто у него жених али невеста. Была невеста и у этого бедового. Да не какая-нибудь, а дочка тамошнего главнюка, баро, значится. Краденой красавице и так несладко жилось с нелюбым, а тут еще вокруг все шипят да шпыняют. А как мужа евойного поймали, да как конокрада повесили, и вовсе жизни не стало. И назад, к родне, вернуться она не могла. Во-первых, пойди, найди тот табор, а во-вторых, ведь и у нее суженный был. Так что по ихним законам опозорила она семью-то свою. А там с этим строго, за такой позор и убить могли.