Ленинский тупик - страница 45
— Лебезливые в чести, а таких, как Шура, в черном теле держат…
— Он иного и не заслуживает, твой Шурка! — оскорбленно произнес Тихон Инякин.
— Что-о? — Нюра, сильно оттолкнув плечом Ивана Гущу, приблизилась к Тихону. — Да если бы тебя, «завитушечника», так уважали, как его, ты бы не мчался псом, язык на плече, через всю стройку: «Шуру видели! Шуру видели!» Ты Шуре в подметки-то гож?! Шура правду про тебя говорит — «кариатида» каменная!» Что то ты своими плечами подпираешь, каменный? Дружбой с Шурой гордятся. Совета у него ищут, все равно как у Некрасова. А с тобой кто дружит? Полуштоф! — Она принялась сравнивать Шуру и Тихона Инякина с таким одушевлением и категоричностью, в звенящем голосе ее слышалась такая неуемная страсть, что каменщики заулыбались и начали подталкивать друг друга локтями. Воронежский говорок звучал во всей своей первозданной чистоте. — Лутче Шурани-то, коли хочешь знать, у нас найдешь кого?!
И тут произошло неожиданное. Бесшумно и откуда-то сбоку, словно из стены вывалился, в кабинете появился Шура Староверов Светлые кудри спутаны (где только он в эту ночь не побывал!), под бровью запекшаяся кровь, толстые мальчишеские губы приоткрыты, дрожат, в pуке чугунная гантель.
— Нюра! — изумленно произнес он, прижимая к груди гантель. Он стискивал гантель в руке, словно еще и еще раз пытался убедиться в ее доподлинном, наяву; существовании. — Нюраша!
Он протянул перед собой руку с гантелью и кинулся за Нюрой. В первый момент она закрыла лицо ладонями, затем бросилась к выходу, расталкивая всех.
Каменщики один за другим заспешили из кабинета.
Ермаков обернулся. В углу, возле окна, сидел на краешке стула следователь милиции, уставясь на Ермакова остановившимся взглядом.
Товарищ Ермаков, — холодно, официальным тоном произнес юный следователь. — Я не из милиции. Я из «органов»..
— Та-ак, хрипло протянул Ермаков, — а чего вы все время прячетесь? То под милицию работаете, то под слесаря отопителя. Ведь не вы же расстреливали невинных россиян веером от живота… А снова наводите марафет, точно ворье перед ограблением банка… Есть дело, заранее позвоните! Я кликну кого-нибудь из юридического отдела Мосстроя. С вами надо держать ухо «востро»…
Потирая лоб и морщась, Ермаков посмотрел куда — то поверх следователя, прошел в боковую дверь, минут через пять появился — в резиновых сапогах и зеленом армейском плаще с капюшоном — Бывай! — кивнул он «органам», нервно вскочившем со стула. Тот последовал за управляющим, прижимая к боку тоненькую папку и облизывая в нетерпении губы кончиком языка.
Выйдя из дверей треста, Ермаков пересек шоссе и двинулся напрямик к Чумакову.
— Товарищ Ермаков! — растерянно и возмущенно крикнули «органы», беспомощно топчась на краю шоссе в своих начищенных хромовых ботинках.
— Повторяю и требую: Остановитесь!
Ермаков даже не оглянулся, опасаясь, что разрядится не на Чумакове, а на этом опасном заморыше.
Медленно продвигался он между корпусами, выискивая, куда бы поставить сапог. Но куда бы ни ставил, всюду было одно и то же, и, вытягивая ногу из глинистой жижи, он придерживал сапог за голенище, чтобы не оставить его в грязи. Облепленные красновато-желтыми комьями сапоги отрывались от земли с чмокающим звуком.
Ермаков остановился передохнуть. Отовсюду слышалось такое же мерное и тяжелое «Ц! Ц! Ц!» Словно бы вокруг работали десятки насосов, которые откачивали воду.
«Морозца бы!..»
С кладки то и дело доносились бранчливые голоса.
«Морозца бы…» — Ермаков натянул на голову капюшон, зябко повел плечами — затекло за ворот рубашки, — прислушался.
Кто-то выкрикивал сверху номера железобетонных плит. Ермаков стряхнул со лба и бровей холодящие брызги, вгляделся. Чумаков! Он стоит внизу, подняв руки над головой и показывая пальцами, чтоб не спутать услышанную им цифру.
«Вот ты где, грабь-контора, — подумал Ермаков, сворачивая к нему. — Вот ты где, герой-доставала! Так тебя и этак!..
Чумаков был «доставалой» особого рода, Он не любил обивать пороги канцелярий. Шел своим путем — выписывал кому-либо из своих рабочих за аккордную работу в два-три раза более, чем тот заслужил, брал себе излишек и с этим излишком отправлялся в путь…