Леночка Фурман на тропе войны - страница 5

Вдруг нечто перелетает через трехметровую ограду, как шаровая молния. Тяжелая, на ночь закрытая на замки и цепи входная дверь с лязгом распахивается, но никаких шагов не слыхать. Только живые стальные обручи со спины охватывают тело женщины под самой грудью, приподнимают и резко ставят на корточки, отчего схватки неимоверно усиливаются, вмиг переходя в потуги, такие бурные, что выворачивается наружу весь тонкий кишечник, вываливается на пол, и там, среди этого синевато-красного месива и материнских экскрементов, нечто живое брыкается и отчаянно верещит, прочищая крошечные легкие.

Женщина окончательно теряет всякое соображение о происходящем и впадает в счастливое беспамятство.

Безымянная женщина снова приходит в себя и с неподдельным ужасом чувствует, что лежит хоть и не на полу, а уже на диване, — но под нею вместо простыни постелена бабкина еще, антикварная скатерть из подкрахмаленной узорной камки. Сверху родильница укрыта двумя тончайшими платками из козьего пуха — в серебряное обручальное колечко, снятое с пальца, мастерица напоказ продела не один из них, а оба сразу. Погром наследства предков, на этом, очевидно, не закончился: комод, в котором хранились похищенные раритеты, так и стоит раскрытый, а в воздухе пахнет воскурением древнеегипетских бальзамических смол, которое дед привез из наполеоновского похода к пирамидам.

Женщина поворачивает голову, шевелится. Под ней сухо, в ней самой ничего не болит, только тело стало похоже на плотный студень, залитый в тонкую гибкую форму. Поворачивает голову туда, где слышит некие странные тихие звуки.

Папа Шоколад во всем великолепии своей незаурядной персоны возвышается там надо всем сущим. В правой руке с длинными наманикюренными ногтями он держит курящуюся пенковую трубку, на сгибе левой обретается нечто похожее на третью переднюю конечность, перебинтованную точно так, как показано на медицинском плакате: прямой виток, наперекрест, снова прямо и так далее до самого конца, где виднеется как бы крошечный смуглый кулачок.

— Как ты посмел… как смог войти без разрешения? — спрашивает…Елена.

— Меня позвала кровь, — Чака пожимает плечами, будто сам удивляясь несуразности того, что случилось. — Очень громко позвала.

— Что это у тебя? — спрашивает она снова.

— Моя здешняя приятельница, что здесь прибиралась после твоего поноса и которую я попросил отыскать в ваших вековых наслоениях нечто адекватное пелёнкам, уверила, что лента шириной в мою ладонь и длиной в десять метров вполне может послужить нашей общей цели.

— Свивальник! — ее ужасу вообще нет предела. — То ж чистая смирительная рубаха. Она чего, и доктора Аршавского в своей глуши не читала?

Ее подсознание, однако, замечает, что за прошедшие семь месяцев господин Чак неплохо усовершенствовался в языке ее родной страны. Только уж больно архаичные периоды заворачивает.

— Крошечная зловредная стерва уродилась вся в тебя, — говорит он, флегматично посасывая чубук. — В свободном виде извивалась и вопила так, что со стен падали полки, вода в моечном корыте расплескивалась до потолка, а мою добрую знакомую еле живой увели под руки твои соседи. Которые, надо думать, вначале сбежались на звон пожарного колокола. Кстати, твою плаценту пришлось отдать подруге, чтобы съела в сыром виде для поправки нервов.

— Это не корыто, а крестильная купель семнадцатого века, — угрюмо поясняет Елена. — Когда мы всей семьей перешли в православие. Потом церковь пожгли, ну и…

— Крестильная? Так стало быть, мы эту новую Леношку посвятили в наследницы по всем правилам. Здесь же ваше родовое гнездо, э?

— Так это не сын? — наконец доходит до нее. — Дай её мне сейчас же!

— Она, может быть, и вашего фламандского извода, но не твоя. Моё семя, мое почти невероятное творение, и теперь только мои друзья займутся ее воспитанием. Пускай из нее вырастет коварная убийца, хладнокровная похитительница живой крови, но только не наглая воровка и записная лгунья, подобная тебе.

— Я не воровала, а забрала от тебя то, что тебе самому было без надобности. И не лгала, а просто говорила не всю правду. Разве правда была тебе нужна от меня в тот осенний вечер? Да, кстати, не дыши своей родной дочери в лицо табаком.