Лепестками усыпанный вечер - страница 3

стеблей крутые перегибы.

Ты знал: я аромат люблю

тот, что кружится синем в мае,

сирень ты прикрутил к рулю,

ее я мягко обнимаю.

Я нежности твоей внимаю,

тебя я и сирень Люблю…

Как часто в жизни получается:

нас греет красочный обман.

С любимыми мы разлучаемся

и напускаем мы туман

там, где его не может быть.

Себя не можем мы любить

и быть любимыми не можем.

На плаху жизни счастье сложим,

как намогильные цветы.

Среди безумной суеты

мы в масках маскарадных скачем,

а по ночам в подушку плачем,

и губы истираем в кровь,

но гоним яростно любовь!

В чем смысл безумного метания

от крох аванса до зарплат,

на души не накинешь плат

с красивым розовым узором.

Окончив жить с немым позором,

песчинкой в бездну упадешь,

и незамеченным уйдешь…

Махровая осень, в окошко смотрю:

проносятся ярко твои переулки,

я каждый последний лучик ловлю,

и едет трамвай оглушительно гулко

по листьям упавшим.

Уже не заметен разлуки напев,

летят журавли к опостылевшей дали,

и мы продолжаем вдвоем на распев,

читать о любви, хоть слегла опоздали

ее воплотить.

В трамвае любви хорошо только в Праге,

там желтым листом протираются шпаги,

что раны сердечные нам нанесли,

а здесь нам пустынно и гулко.

печатает из переулка

разлука.

Мы еще по привычке выбегаем раздетыми,

нам еще на рассвете видно солнце в окно.

Еще в наших садах стоят вишни «одетыми»,

но уже вечерами прохладно, темно.

Сентябрит потихоньку лукавая осень,

прячет в теплом кармане ветра и дожди,

а пока, словно лето, гостинцы нам носит,

шепчет в ушко: ты лето больше не жди…

Подкупает нас ягодой рясной в лесочках,

зажигает рябинок грозди в дворах,

носит к дому грибы в больших туесочках,

пашет землю на отдых в темных парах.

Осень, осень к тебе мы еще не привыкли,

мы еще не примерили холод и сон.

И прощально-тревожными птичьими криками

летит над землею осенний трезвон.

Все сон! Противный липкий сон!

Он лижет пятки мне упрямо.

Не бьется сердце в унисон,

а хрипло бьется в доме рама.

Черным-черно, просвета нет,

на выключателе табу.

Но дарит призрачный мне свет

звезда, горящая во лбу!

Откуда в нашем захолустье:

на тухлой мрачности пруда,

там где почти нагое устье

и высыхает вся вода,

откуда звезды здесь восходят

царевен лебединых стай?

Быть не должно таких в природе,

сколь Пушкина ты не читай.

А вот сияет в самом деле

и вот горит в тумане дня.

Глаза красивые задели

что-то в душе там у меня.

Рука сама тянулась к свету,

я распахнула где-то дверь,

забыла верность я обету,

и ревности повержен зверь.

Ночь раздробилась хрусталем

на искры многих новых чувств.

И терпким твердым миндалем

и напитала мягкость уст.

Готова ждать теперь века,

свобода светом озарила,

и лет тягучая река,

во времени… застыла…

О чём я думала, о чём,

когда я Вам писала прозу!

Я ярко-желтую мимозу

давила красным кирпичом.

Бросок, удар и вот конец,

зачем финалы пишут прозой,

взойти пылающей розой

я так хотела под венец…

Но жизнь умеет написать

такую отповедь надеждам,

на радость страждущим невеждам

мне в пору голой уж плясать.

Да вот конец, да вот финал!

А вы надеялись на чудо?

Мимозу о стальное блюдо

Кирпич все крепче прижимал…

Окончен маленький рассказ

без ярких вечных обещаний.

И мне не нужно больше Вас

в цепи из встреч и из прощаний!

А это только лишь начало,

я поняла вот наконец.

Кукушка где-то прокричала

и выпал из гнезда птенец.

В лесу трубят стальные трубы

из сосен вросшихся в века.

Вы были откровенно грубы

и я сказала вам: «Пока!

Пока! Но это лишь начало!

Тоска зазмеется в груди.

Ах, только б сердце промолчало

и не сказало: «Приходи!»…

Идите..вам пора тропинкой

кружить за черною водой,

и замерзает талой льдинкой

мой замороженный святой.

Я выросту здесь сор-травою

и к вашим припаду ногам…

В шагах сольетесь вы со мною…

Об этом я молюсь Богам!

Но видно спуталось все в сказке

и над болотами туман.

Вы приходили по указке,

Ходили, верили в обман.

Я жду Вас! Вот подкрылки режут

мою рожденную печаль.

Зову Вас, а в ответ мне скрежет: