Лес - страница 2

Прохор.

Коли свистит – ничего; а иной раз ровно малое дитя плачет… как есть ребенок.

Семен.

У нас летось под самый Успленьев день табун угнал.

Антон.

Ну, ври под пятницу-то!

Семен.

Вплоть до реки гнал.

Прохор.

Как до реки догнал, так и шабаш, дальние не погонит, жалеет тоже скотину-то.

Павел.

Что ж огонь-то не гасите… не спите?

Семен.

Так, сами промежду себя разговариваем.

Павел.

Спать чай пора.

Прохор (тихо).

Сам сейчас окликался.

Павел.

В обход ходил – не слыхал. Что ж, мы к этому привычны… это нам ничего.

Семен.

А мне, братец ты мой, жутко стало.

Павел.

По первоначалу, как я в лес пошел, и мне жутко было. Привык. Идешь, бывало, по лесу-то, все нутро в тебе переворачивает, а теперь ничего. Лихого человека бойся, а лешой ничего тебе не сделает. Домовой хуже – тот наваливается; а лешой, коли он уже оченно когда разбалуется, так он только тебя обойдет. Опять же на него молитва такая есть… особенная. Коли кто эту молитву знает, тому ничего.

Семен.

А ты, дядя Павел, знаешь?

Павел.

Нам нельзя без этого. Я, окромя молитвы, заговор на его знаю. Куда хошь иди – не тронет.

Прохор.

Обучи нас.

Павел.

Не переймете. Зря тоже этого не сделаешь.

Семен.

Ему заговор ничего: заговору он не боится:

Антон.

А мне, братцы, дворянин один в Калуге сказывал про лесовиков-то: ты, говорит, ничему этому не верь, никаких лесовиков нет, это так зря болтают.

Павел.

Много знает твой дворянин-то!

Антон.

Ни лесовиков этих самых, ни ведьмов – ничего, говорит, этого нет.

Павел.

Посадил бы я его ночи на две в сторожку, так он бы узнал, как их нет-то. Вот темные ночи пойдут осенью, пущай придет – посидит. Нету! Да вот как раз трафилось, слушай. Знаешь лапинский овраг – мы там рощу караулили. (Садится у костра). Дело близ Покрова было. Об эту пору ночи бывают темные… Дожди пошли… холодно… смерть!.. Идешь по лесу-то, да думаешь, зачем мать на свет родила.

Семен.

Беда, сейчас умереть…

Павел.

Спим это мы… Часу так в двенадцатом, слышу, братец мой, словно кто около сторожки ходит. Походил, походил – перестал. Орелка была у нас собака… просто, бывало, отца родного не подпустит… волка раз затеребила… Орелка раза два тявкнул, замолчал. Думаю: должно, – ветер. Только опять-то лег, как Орелка завизжит, как завоет, вот надо быть кто ей зад отшиб. Так индо меня мороз по коже! Мартын проснулся. Выдь, говорит, Павел, посмотри. Отворил я дверь-то: Орелка прижался к косяку, сидит… Слышу, братец ты мой, около самой сторожки лошадь заржала… Так у меня волосья на голове поднялись. Хочу назад-то идти, уж и двери не найду. Ходил, ходил, индо лихоманка забила, а лошадь нет-нет да опять заржет.

Семен.

Страсть!.. Я бы убег!

Павел.

Да куда бежать-то? Окромя сторожки – некуда. Ввалился в сторожку: дядя Мартын, говорю, – у сторожки лошадь ржет, должно за лесом приехали. Заругался мой Мартын – мужик он был хворый, сердитый: – убью, говорит, до смерти, кто попадется. Вышли мы из избы-то, а по лесу топорище так и звенит.

– Слышь, говорю, дядя Мартын? – Слышу, говорит… убью сейчас!.. Побежали мы. Стал я Орелку усекать – не лает, идет сзади. Что, думаю, за причина? Дал раза в бок, – только заскучала.

Семен.

Слышь, ребята?

Павел.

Не трожь, пущай спят.

Семен.

Ну!

Павел (вполголоса).

С полверсты мы прошли: топор близко, а на след не попадем, потому темно оченно. Шли, шли… рядом шли… – Дядя Мартын, говорю… Дядя Мартын голосу своего не подает. Что за оказия! Крикнул это я: дядя Мартын! Слышу, Мартын далече вправо… Я вправо забрал, опять крикнул: дядя Мартын!.. Дядя Мартын далече влево… а топорище тяп, тяп… Завернул я к ему на голос-то, стал Орелку кликать и Орелка пропал!.. Ну, думаю: пущай всю рощу вырубят – пойду домой, потому страшно уж оченно стало, опять же и озяб… так продрог… смерть! Повернул назад, пошел. Иду да и думаю: сам не балует ли?.. Только, братец, это я подумал, как по всему-то лесу: ого-го-го-го!!! Отродясь такого я крику не слыхивал. Так у меня руки-ноги подкосились! Хочу крест на себя положить – рученьки мои не владают.

Семен (жмется).

Меня индо и теперь дрожь прохватила!

Павел.

Очувствовался – не знаю, куда идти. Батюшка, говорю, угодник, выручи… Сотворил молитву, легче стало. К свету уж домой-то пришел: за пять верст он меня от сторожки-то угнал, да в самое бучило, в овраг-то и завел. Кабы, кажись, маленько еще – утоп бы.