Лесная невеста - страница 8
– Замолчи! – резко крикнула на младшего брата Избрана. Как раз вовремя – Зимобор уже подумал было, не дать ли ему в челюсть, чтобы немного полежал спокойно и вспомнил, что старших надо уважать.
Буяр умолк – Избраны он немного побаивался. А она стояла, выпрямившись и сжав руки, только ноздри красивого тонкого носа слегка подрагивали. Буяр и правда умом не блещет – вовсе незачем ссориться со старшим братом так быстро и открыто.
Зимобор перевел взгляд с сестры на брата. Прежний мир разбился в мелкие черепки, и он не знал, как дальше быть. Им и раньше случалось ссориться, но никогда прежде у него не было ощущения такого непримиримого противостояния. Словно рухнуло нечто, скреплявшее семью, умер их общий отец – и все трое стали чужими друг другу.
Не найдя что сказать, Зимобор махнул рукой и вышел. Он с дружиной должен ехать, а эти двое, если не хотят, могут оставаться. Но он знал, что они не останутся и не позволят ему одному вернуться в город, где больше нет князя.
– Надо же… – вздохнул Русак, прислушиваясь к торопливым шагам Зимобора в сенях. – Только-только народ раздышал… Думали, теперь бы жить да радоваться… А вот поди ж ты…
– Все голодуха эта проклятая! – вздохнула старая нянька Избраны, сопровождавшая княжну. – Все она…
Два последних года выдались очень тяжелыми: хлеба едва хватало до Коляды, дальше спасали только дичь и рыба. Сколько-то зерна удавалось купить на юге, но трудно приходилось всем. Весной стало легче – помогали прокормиться дикие травы. Даже княжеские дети узнали вкус печеных корневищ камыша и рогоза, похлебок из сныти, подорожника, борщевика, спорыша и других зелий, хлеба из болотного белокрыльника. Из ила лесных озер вилами вытаскивали его толстые корневища, промывали, сушили на солнце или на печках, мололи, несколько раз заливали муку горячей водой, чтобы удалить горечь. Мучнистые корни белокрыльника, желтой кубышки, белой кувшинки заменили рожь и пшеницу. В горшках варились стебли, листья, корни – клевер и щавель, лук и козлобородник, крапива и лебеда, лопух и папоротник, скрипун-трава и дедовник, хвощ, ряска, пастушья сумка и звездчатка-мокрица, молодые побеги ракиты и сосны – оказалось, что есть можно все, если знать как. Как говорится, не то беда, когда во ржи лебеда, а то две беды, когда ни ржи, ни лебеды.
И вот когда зима наконец осталась позади и все живое воспрянуло, потянувшись навстречу жизни, эту новую жизнь роду смолянских князей придется начать с погребения…
Весь день занимались разделкой туш и засолкой мяса – никакая причина не могла бы заставить людей сейчас бросить еду, – и выехали под вечер. Плыли вниз по Днепру, свежий ветер позволил поставить паруса и помогал течению, так что ладьи неслись, как белые лебеди по небу. Только никто этой быстроте не радовался. С одной стороны, всем хотелось оказаться поскорее в городе, а с другой – страшно было увидеть его осиротевшим, и к завершению пути никто особо не стремился. Грести пока не требовалось, усталые кмети спали сидя, привалившись один к другому.
Зимобор тоже устал, но заснуть не мог, хоть Чудила и предлагал ему местечко у кормы, где даже можно было прилечь. Он только смотрел, как проплывают мимо черные берега, неразличимые леса, как блестит вода под луной, словно дорога, вымощенная чистым серебром.
В свершившееся несчастье не верилось. Зимобор ловил себя на ощущении, что не хочет окончания этого путешествия, не хочет видеть дом, в котором больше нет отца. Он привык разъезжать по городкам и весям, когда с ближней дружиной, когда с Буяром или кем-то из нарочитых мужей, и всегда с удовольствием возвращался домой, зная, что отец с нетерпением ждет их, что у него готова и еда, и баня. Поневоле домоседствуя, князь Велебор держал в руках все обширное хозяйство и знал его лучше женщин. Его добродушие и заботливость придавали дому уют, который делает родовой очаг священным, объединяя и ныне живущие поколения, и ушедшие, и еще не родившиеся, как общий для всех остров в потоке времен. А теперь сам князь Велебор из живых перешел в «родители», как называют предков, с которыми виделись на земле.