Лесное озеро (сборник) - страница 9
— Все! — смеется Валерий, а его шаловливая союзница задумчиво смотрит в его глаза и шепчет: «Я твоя Кунигунда. Зови меня Кунигундой».
— Пора вставать, дорогая.
— Сейчас.
Тут они замечают грабителя-кота, сидящего на столе, около ремингтона, и поедающего оставленное без покрышки масло.
— Черт возьми, он, кажется, хочет все слопать.
— Мерзкий кот! — соглашается маленькая гражданка и с горечью сообщает, что это масло предназначалось для манной каши.
— Прогнать? — спрашивает Валерий, но она укоризненно замечает ему, что пусть себе, бедный кот, вероятно, голоден.
— Каждому по потребностям.
— О, да, — каждому по потребностям! — одобряет Валерий, и они добродушно наблюдают за обжорой в дымно-серой шубке.
— Придется есть кашу без масла.
— Дорогая! Вторую неделю манная каша… Это скверно.
— Очень скверно! — хохочет Маруся. — Как маленькие дети… Их тоже ею откармливают…
— Надо что-нибудь придумать.
— За переписку еще не скоро, — грустно вздыхает маленькая гражданка. — Нет сахару…
— И табаку.
— И булок…
— Безобразие!
— Да.
— Надо что-нибудь придумать.
— Надо, родной, обязательно надо.
Маруся с озабоченным видом перегибается через Валерия, берет со стула его брюки и смотрит на свет.
— Знаешь, совсем протерлись…
— Это худо! — со стоическим спокойствием отвечает Валерий, и они задумываются.
Кажется, попали в тупик: есть руки, — работы нет. Месяца три тому назад Валерия прогнали с места, — он был конторщиком.
Приходится круто.
Вдруг, — богатая мысль.
Валерий вскакивает с кровати и подходит к столу. Прожорливый кот подозрительно взглядывает на него и думает: — не убежать ли? — но, в конце концов, решает, что не стоит, и хладнокровно продолжает вылизывать масло. Эге! Вероятно, этот кот — коммунист, не только по натуре, но и по убеждениям.
А Маруська покатывается с хохоту.
— Валик! Ты сейчас страшно похож на покойника: белый весь.
Но Валерий торопливо перелистывает рукопись, которую дали переписывать маленькой гражданке, и что-то соображает.
— Эврика! — победно возглашает он и снова возвращается на кровать.
— Нашел!
— Ну? — нетерпеливо недоумевает Маруся, — говори же скорей.
— Мы тоже напишем…
— Что?
— Рукопись, большую рукопись со многими строчками… После этого мы получим много денег, купим сахару и, кроме того, будем обедать, а манную кашу ко всем чертям!..
— Вот видишь ли! — наставительно замечает Маруся, — я всегда говорила, что не пропадем, а ты уже начал ныть. Возьмем и напишем.
— О, да! Возьмем и напишем! — восторгается Валерий, целуя маленькую гражданку в алые губки, — да еще как напишем!
Торжественная тишина, за стеной бьет полчаса девятого.
— Итак, начнем.
— Знаешь, милый, что-нибудь философское, чтобы не всем было понятно, — задумчиво предлагает Маруся, решительно сдвинув свои густые брови.
Но Валерий с этим не соглашается, и она, разубежденная, уступает.
— Ну, тогда кое-что о Сервантесе.
Они обдумывают «кое-что о Сервантесе».
— Сервантес был вдохновенный человек! — глубокомысленно начинает Маруся и морщится, — а потом о Дон-Кихоте и… положи под мою голову свою руку, так будет удобнее.
Они снова задумываются. Сперва Маруся настойчиво размышляет о Сервантесе, но постепенно ее мысли переходят к манной каше, которою они уже вторую неделю питаются. Если бы еще на молоке, а то на самой обыкновенной воде…
— Плохо, Валик.
— Да, плохо.
— Не написать нам большой рукописи.
— Не написать.
Становится грустно.
Но двигается неуклонное время и толкает в соседней комнате маятник часов.
— Девять.
— Моя Кунигунда!
— А ты — мой Оскар!
А Оскар стоит на коленях перед своей Кунигундой и застегивает ей башмаки.
— Ага! Оторвал пуговицу… Целуй руку, негодяй…
Он отрывает еще одну пуговицу, чтобы быть снова наказанным, но ошибается — Кунигунда треплет его за ухо:
— Пришей, сейчас же пришей!
Валерий снимает башмак, садится на стул, возится с нитками и иглой, а нетерпеливая Кунигунда торопит.
Наконец, все исправлено — башмак надет; жирная хозяйка приносит ярко начищенный самовар.
Все есть: стакан, чашка, два блюдечка и одна ложка; кроме того, в коробке из-под конфет целая четвертка чая. Однако, сахару нет и булок нет, но человеку дана находчивость.