Летние гости - страница 7

— Воззвание готово?

— Какое воззвание?

— Да как же? Воззвание первой важности: «Всем рабочим, достигшим 17-летнего возраста, встать на защиту революционной власти, вооружиться поголовно». Оно завтра к утру должно быть расклеено по всему городу. Неужели не готово? Почему? — И пойдет костить.

Нет, лучше он скажет так, как написано в мандате: «Я уполномочен…» И те сразу забегают.

А можно еще…

Как можно сказать еще, Филипп так и не придумал, потому что под ногами загудело чугунное крыльцо частной типографии. Он очутился в полутемном помещении лицом к лицу с тощим человеком в железных очках. Через очки недоуменно смотрели расплывшиеся во все стекло глаза.

Это был метранпаж, заправляющий делами типографии. Он с презрением относился ко всем комиссарам вообще, а к таким, как этот, тем более.

Мельком взглянув на Филиппов мандат, метранпаж криво усмехнулся и отодвинул его, оставив на капустинской подписи черный отпечаток.

— Уберите. Я занят делом, Соло-дянкин.

— К обеду тут вы должны напечатать, — сказал Филипп.

— Подвиньтесь на двадцать марзанов, Соло-дянкин, — повторил метранпаж.

Филипп не знал, что такое марзан, но не подал виду и не отодвинулся.

«Ну и сахар попался», — подумал он и озадаченно взглянул на метранпажа. Хлипкий человек, кулаки бледные. Три таких на один его кулак надо. Очки. Всех очкастых до сих пор Филипп считал рассеянными добряками, а этот… Этот и слушать его не желает, и мандат с печатью прочитать не захотел да еще замарал. Филипп, наливаясь злостью, зашел с другого бока. Стрелки типографских ходиков взяли на караул.

— Вот двенадцать, а мне сегодня же к вечеру надо это… ну, вот… воззвание, — трудно выдавил он из себя. — Сделаете к вечеру-то?

Метранпаж не ответил. Он повернулся к Филиппу спиной и склонился к замасленному ящику, разделенному, как соты, на мелкие ячейки. Потом, подняв бровь и подрыгивая ногой, вдруг начал насвистывать, будто ему было ох как весело. Свистел он противно, с каким-то фырканьем. А ведь чуть ли не знакомый был.

Вроде с этим человеком давно-давно Филипп сидел за одной партой в городском училище. Звали тогда их «горелые ухваты». И, помнится, потом лупил он этого парня, когда тот стал гимназистом с телячьим ранцем. Или защищал? Может, и защищал. В, общем, был куда сильнее его.

— Погоди свистеть, — сказал он примирительно. — Разговор у меня сурьезный.

Но свист не прекращался. «Хоть железным будь, разогреет, — решил Филипп. — Но и я терпение имею». Он стал ждать.

Люди в пахнущей краской и керосином низкой типографийке вроде были чем-то заняты, а может, и не заняты. Они поглядывали на независимого, смелого метранпажа, на растерянного комиссара в диких крагах и ждали, чем это кончится.

Метранпаж все-таки досвистел свою песню и повернулся к Филиппу. Лицо у него стало удивленным. Он увидел в руках комиссара верстатку.

— Те-те-те, батенька… Вещь в руках бездельника обречена на гибель, — и вырвал ее.

Кто-то хихикнул за Филипповой спиной. «Так это я бездельник?» — дошло вдруг до Солодянкина.

Он взглянул на метранпажа и рассердился на себя. И чего он робеет перед этим сутулым, квелым человеком? Что его бояться-то?

— А ну, набирайте воззвание. А ну… я вам говорю, — снова взяв верстатку, сказал Филипп.

Метранпаж азартно сверкнул очками. Казалось, он только этого и ждал.

— Угрожать, да? Граждане, что это такое?! Это произвол! Этот субъект… — закричал он на высокой, женской ноте и полез на ящик, чтобы его все видели.

Стали сходиться люди из дальних закутков — наборщики с зеленоватыми лицами, чистенькие барышни корректорши, замарашки бумагорезчицы.

Филипп слышал много разных речей. Это было не так страшно. Пусть пошумит, тут и людей-то от силы полторы дюжины. А если бить начнут, у него «велледок» есть. Он отступил к стенке и сунул в карман руку.

Поблескивая очками, метранпаж кипятился, размахивал хилым кулачком:

— Произвол! Я предлагаю бастовать. Этот субъект скоро будет стоять над нами с оружием. Этот…

— Бастовать еще выдумал. Скажи лучше, почему не сделали воззвание? — легко перекрыл Филипп его голос.

Что ответил метранпаж, он уже не слышал. Потом сам долго не мог понять, как это случилось, и объяснял тем, что все произошло само собой. Его вдруг ошеломил страшный грохот, дикой болью отдавшийся в ноге. Эта боль опустила его на порог и никак не давала подняться.