Летние истории - страница 24

Проиграв половину второй бумажки, бледный Калью поднялся, обещая вернутся через минуту.

— Светик, что-то твой кавалер плохо выглядит.

Но Света выстроила губы в линию и шутить была не намеренна.

— Заткнись! Вы ведётдете себя, как три бляди! Все! Хватит! Вы вскрыли его уже на семь сотен! Все! Кончайте!

— С удовольствием, — двусмысленно отозвался Илья, — но я не понимаю, в А в чем собственно дело? Взрослый, самостоятельный парень решил сыграть с провинциалами:

— Иля, не пизди! Сколько там вашим мокрощёелкам? семнадцать!? восемнадцать!? Ты понимаешь, что, издеваясь над ним, вы издеваетесь надо мной!?

— Фью-ю: круто, — присвистнул Боря от такого напора. — Ладно, мужики, закругляемся. А ты, Светик, все-таки, как бы: ну, следила за речью, что ли:

— Иди ты! Просто, как свиньи: — немного остыла Света и, закурив, взахлёхлеб затянулась, — почему обязательно надо взять и испоганить все настроение?..

— Свет, ты только помоги нам, уведи своего горячего парня.

— О`кей.

Спасению прибалта от финансового краха способствовало появление Любы и Маши. И вот, едва закрылась дверь за Калью, Светой и его побитыми глазами, как из бара были торжественно извлечено шампанское, игриво вскипевшее за славную победу.

Глядя в пузырящийся бокал, Страдзинский ощущал лёегкую неуютность, не то чтоб ему было жалко или, тем более, стыдно, но как-то, знаете:

Страдзинский, взгромоздившись на подоконник, пускал сквозь распахнутое окно дым в заросший сад. Солнце покрывало его резной тенью огромной и дряхлой одичавшей яблони. Хотя день катился к шести и вечерняя прохлада уже вступала в свои права, ощущалось, что хорошая погода все же пришла.

На плечах у него развязно болталась распахнутая красиво выцветшая джинсовая рубашкха, решительно ничего не скрывавшая в своем циничном распахе. Зажавимая сигарету ртоми и щурясь от лезущего в глаза дыма, Рома сплёел уже расччёесанные волосы в хвост.

"Опять курить начал: надо хоть что-тонибудь приличное купить: "

— С добрым утром!

— Привет, — улыбнулся он через плечо. Она Она не слишком нравилась ему теперь, как не понравилась и вчера вечером. Отчего-то в дискотеке Люба показалась ему много симпатичней. Покоробил вчера Страдзинского и ее наряд, слишком явно отдававший барахолкой.

— Было очень хорошо, — сказала она, перекатившись на спину и подложив под голову руки, — просто здорово. Мне ни с кем не было так хорошо.

— Да?

— Правда-правда.

"Интересно, а что я сейчас должен сказать? В самом деле? или Это замечательно?

или Я очень рад? или Каждый раз теряюсьКрошка, ты еще и близко не знаешь на что способен старина Хью.?"

— А тебе?

— Мне тоже, — покорно брёел Страдзинский в единственном русле, ему оставленном.

— Мне даже не верится, что я! я! На второй же день — с мужчиной!

По комнате потянуло затхлым запахом добродетели.

— В первый.

— Что?

— Мы с тобой занялись любовью, — сверкнул Рома пафосом, — менее чем через сутки после знакомства.

— Действительно, — улыбнулась она, — а у тебя было много женщин?

— Восемь Восемь или десять, — ответил он без запинки, как отвечал уже лет восемь, и можно уверенно утверждать, что какое-то время это было правдой.

— А у тебя?

— Теперь трое.

— Небогато.

Люба начала рассказывать тем же бесстрастным тоном, от какого не отказывалась никогда, рассказывала ли она что-нибудь трогательное или, напротив, по ее мнению, смешное. Рома вдруг подумал, что этот разговор этот был бы естественнее в темноте постели, постельной полутьме на таинственно приглушаяенных голоса тонах.

Первым был одноклассник. Была ли это обычная школьная страсть, обоюдно признанная любовью, или любовь, обострёенная девственной страстью, — бог весть.

Зато доподлинно известно, что, дойдя до кульминации, любовь вылилась в неумелые после уроков хрипения, где и пробуксовала несколько месяцев. Девственности он их, в их, в конечном счёете, все-таки лишил, но Любе каждый раз было больно до крови, и она стала уклоняться от послеуроковых соединений.

Он же, лишившись целительного для чистой юношеской любви наркотика, вскоре обнаружил, что более ее не любит.

Когда Люба рассказывала это, даже ее почти лишёенный модуляций голос задрожал еще не забытой болью.