Летний дождь - страница 11
— Ну, вот, — слабо улыбнулся Павел сухими огромными глазами, — елка есть, снегурочка тоже. И Деда Мороза, — он с трудом перевел глаза на деда Футынуты, — найти можно.
И дед и Юлька зачарованно смотрели на Павла, боясь, что пригрезилось им все это. А он, устав вдруг, закрыл глаза, замолчал. Молчали и дед с Юлькой.
— А правда, — спросил через мгновение Павел, не поднимая век, — какое нынче число?
— Первое, — прошептала Юлька, — первое, — забыла назвать месяц.
А Павлу, казалось, это было ни к чему.
— Первое, — повторял он сквозь сон. — Первое… Это хорошо, первое.
— На сон, фу-ты, ну-ты, потянуло, — радовался дед, — теперь уж отудобеет… теперь уж да…
Юлька на цыпочках пошла к двери.
— Ульянка, — остановил ее сонный голос Павла. — Принеси-ка мне гитару.
— Правда, ли чо ли, дедушка?
— Конечно, правда, Ульянка, — ответил Павел. — Какой же Новый год без музыки? Я буду играть, а ты танцевать…
попытался он даже спеть. Но сон заволакивал его.
— А танцевать-то ты научилась ли, пока я тут… Ну, ничего, я буду играть, а ты… — бормотал Павел, и голос его уютно погружался в сон. Не в забытье, а в живительный, желанный, как после хорошей работы, сон.
Пока Юлька несла гитару по улице (а ее ведь не спрячешь под полу), чуть не из каждого окна выглядывали любопытные. Выбежала, накинув на голову платок, тетя Танечка, спросила!
— Далеко ли с гитарой-то?
— Да Панка попросил, — радостно отвечала Юлька, — Полегчало ему, тетя Танечка!
Молодая вдова Танечка смотрела ей вслед, не торопилась в тепло.
— Улюшка! — окликнула Юльку тетенька Шишка, поднимаясь на берег от проруби и радуясь возможности постоять, успокоив руки на коромысле.
— Далеко ли с этой безбожницей-то?
— Да Панке, тетенька Шишка, полегчало! Вот попросил!
— Ну, дай-то бог, дай-то бог!..
В кузницу Юлька заглянула сама. Дядя Ларивон ахал жаром наковальни.
— А-ах! А-ах! — и молот плющил раскаленный металл.
— Дяденька Ларивон! — перекричала Юлька стук молота и показала хвастливо на гитару. — Во-от! Панка попросил! Полегчало ему!
Дядя Ларивон как поднял над головой молот, так и застыл, пока Юлька все это ему прокричала.
— А-а-ах! — ударил он по наковальне и добавил с чувством: — У Авдотьи моей капустка хороша!
Веселей стало ходить Юльке по лесу, Вон сосны хвою на свежий снег просыпали — приметила. Обрадовалась березам. Посветлеет кругом, как из сосняка в березовую рощу выйдешь, будто после сумерек сразу утро наступает. И светлеет Юлькино лицо, отдыхая от тревожных дней и ночей.
Павел встречал ее одним и тем же — как только Юлька перешагивала порог избушки, просил:
— Расскажи чего-нибудь!
Юльке казалось — уж про все на свете она ему рассказала: и про школу, и про Лариску, и про Миньку…
— Расскажи, как сюда шла, что видела?
— А что видеть-то? Лес да и лес. — И спохватилась: он-то ведь не бывал еще в зимнем лесу!
— Ну, сперва, — начала она, — как из деревни выйдешь, будто в палисадник попадешь: все кустарник да подлесок. Потом в сосняк, будто что в избу через порог перешагнешь. А уж как березник начнется, там уж, как в горнице: светло да чисто!
Слушал ее Павел, полулежа на подушках, улыбался:
— Ох, и выдумщица ты, Ульянка!
Она осмелела, попросила:
— Знаешь что, Панка? Проторил бы ты мне лыжню в том березнике! Так хочу в той горнице покататься. А?
Павел тронул струны гитары:
Юлька смутилась, а он пообещал невесело:
— Будем, будем кататься в твоей горнице! — И попросил опять: — Расскажи еще чего-нибудь!
Догадывалась Юлька: про Тоню хочет узнать Павел. Да нечего ей было рассказать-то. Как и прежде, приезжала его зазноба по субботам на танцы, про Павла ни разу не спросила, будто и не было его на свете. Сколько раз собиралась Юлька сама подойти к ней, сказать: мол, хоть попроведовала бы. Да что-то удерживало ее от этого шага. То ли гордость, то ли боязнь потерять даже надежду.
Но идти к Тоне все-таки пришлось.
Однажды прибежала Юлька к лесной избушке с опозданием — долго перед зеркалом вертелась. Распахнула дверь и остановилась как вкопанная. Деда не было. А сидел Павел спиной к ней, И так скорбно сидел, что заныло Юлькино сердце в тяжком предчувствии.