Летопись 1. Крылья черного ветра - страница 11
— Пламя танцует…
— Ты… что-то видишь в нем?
— Да. Смотри — потрескавшаяся лава похожа на чешую, черную и золото-алую, а языки огня — крылья…
— Как ты угадал? — Ауле был обрадован. — Ну да, конечно! Знаешь — я только сейчас понял до конца, я же только что думал как раз об этом! Но разве живое может жить в огне?..
— Попробуй…
Старший из Айнур задумчиво чертил в воздухе какие-то странные фигуры.
— Что это? — заинтересовался Ауле.
— Танец пламени. Тебе тоже показалось, что это похоже на письмена или руны?
— Что-что?..
— Знаки, чтобы записывать слова, мысли, образы…
— Зачем?
— Чтобы, изменившись, не утратить часть знаний. Ведь не все из тех, кто еще придет в мир, будут такими же, как Айнур. Им пригодится. Это будет называться — Къат-эр. Или — Къэртар. Но прости мне, брат, я вижу, в твоей душе возник замысел. Я оставлю тебя…
…Гибкое чешуйчатое ящеричье тело он создал из огня, меди и черненого золота, крылья — из пламени, а большие удлиненные глаза — из обсидиановых капель. Черно-золото-алое существо с его ладони скользнуло в огненную круговерть, и Ауле ахнул, и застыл в изумлении: существо танцевало, и в танце огня он узнавал те знаки, что чертил Мелькор. Основой танца была руна Ллах — Пламя Земли, и он подумал, что танцующая-в-огне так и должна зваться — Ллах.
Ауле счастливо улыбался, глядя на новое существо, представляя себе, как будет изумлен и обрадован Мелькор — он удивительно умел радоваться творениям других… Улыбка так и застыла на его лице, обернулась больным оскалом, когда что-то жгучее, похожее на незримый раскаленный обруч, сдавило его голову. Багровые и черные круги заплясали перед глазами, и со стоном он медленно повалился на землю, без голоса шепча — за что, за что, за что…
«Этого не было в Замысле».
Больше он уже ничего не слышал.
— …Ауле… брат мой! Что с тобой… Очнись… что с тобой?!
Глаза цвета темной меди с крохотными точками зрачков. Неузнающие. Слепые. Мертвые.
Он приподнял Ауле — тело Кузнеца безвольно обвисло на его руках, — сжал его плечи, заглянул в глаза, повторяя, как заклинание — очнись…
Медленно, медленно взгляд Ауле становился осмысленным, но теперь в его глазах появилось новое выражение — страха, всепоглощающего безумного ужаса.
— Что с тобой случилось? Тебе больно?
— Больно… — бессмысленно-размеренно, по слогам. — Значит, это и есть — боль. Я так больше не могу. Не могу.
Он повторял эти слова бесконечно — ровным неживым голосом, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. И Мелькор начал понимать, что произошло.
— Это… из-за твоего замысла?
Руки Ауле дрогнули:
— Этого не было в Замысле. Этого не должно быть.
— Брат!..
Мелькор сильно тряхнул его за плечи. Кажется, подействовало; Ауле отчаянно замотал головой — и вдруг сбивчиво и горячо зашептал:
— Не могу это видеть, больно… Не хочу убивать… это ведь живое — я умоляю тебя, сделай что-нибудь, ведь заставят уничтожить — это не должно существовать, а я не хочу, не могу…
— Идем со мной. Увидишь, у меня достанет сил защитить тебя.
— Нет, не поможет, ничего уже не поможет… я не хочу, чтобы — снова, чтобы так стало — с тобой…
Мелькор пожал плечами, но промолчал.
— Нет, ты же не знаешь, как это больно… Поверь мне… знаю, ты сильный, ты знаешь и умеешь больше нас всех…
Черный Вала про себя отметил это: «ты» — и «мы все».
— …но он сильнее, он сломает тебя… я прошу тебя, Мелькор, брат мой — покорись… — с каждым словом в глазах Ауле все яснее читался — тот, недавний, непереносимый ужас, он говорил все быстрее и быстрее, захлебываясь словами. — Или — уходи, прячься, огради себя — пойми, все, все будут против тебя, все, даже я — да, да, и я тоже, потому что я не выдержу, не сумею — против всех, пусть ты проклянешь, пусть будешь презирать, но мне страшно, я знаю, что это — страх, я знаю, знаю, я понимаю все, но — останусь с ними… Знаю — не простишь, уже все равно, нет меня, пойми, нет, это — только оболочка, а в ней — ничего, кроме страха — нет; ты не поймешь, ты не знаешь, что это… А потом, когда-нибудь — тебе не хватит сил, так спеши творить, ты все равно не умеешь по-другому, потому что тебя все равно настигнет эта кара, ты погибнешь, но все равно — пока можешь…