Летопись 1. Крылья черного ветра - страница 17
…Он задыхался; каждый вздох причинял ему боль — острые мелкие горячие иглы кололи легкие изнутри. На лбу и висках его бисеринками выступил пот. Ему казалось — он дышит раскаленным, душным, влажным сладковатым туманом…
Что это?
Незачем было спрашивать. Он знал: Арта. Жизнь Арты была его жизнью, боль Арты — его болью.
Он снова вступил в Арту. Это было нелегко: словно какая-то упругая, пружинящая невидимая стена не пускала его; словно огромная ладонь упиралась ему в грудь, отталкивала настойчиво и тяжело. Он с трудом преодолел сопротивление.
И страшен был мир, встретивший его, ибо мир умирал; но даже в мучительной агонии своей был он прекрасен.
Вечный неизменный день пробудил к жизни семена и споры тысяч и тысяч растений. Огромные деревья тянулись к раскаленному куполу неба, и поднимались травы в человеческий рост на холмах. Но в лесах плющи и вьюны медленно упорно ползли вверх, впиваясь в бугристую шершавую кору, и ни один луч света не пробивался сквозь тяжелую листву. И под сенью исполинских деревьев кустарники, травы и побеги душили друг друга, рождались и умирали, едва успев расцвести. В душном жарком воздухе умершие травы, увядшие цветы, опавшие листья быстро начинали гнить, и запах тления смешивался с запахом раскрывающихся цветов. Пыльца — золотистое марево — была повсюду; все было покрыто ее мягким теплым налетом, и медовый приторный привкус не сходил с языка, и губы были липкими и сладкими, и от густого тяжелого аромата цветов кружилась голова. Влажный теплый воздух наполнял легкие. Растения давили и пожирали друг друга, и в агонии распада цеплялись за жизнь; и хищные плющи высасывали жизнь из деревьев, и деревья упорно тянулись вверх, стремясь опередить друг друга…
Симметричный мир, где царит вечная Не-Тьма.
Симметричный мир, где нет ни гор, ни впадин.
Здесь некуда течь рекам, и озера становятся болотами, затянутыми тиной и ряской, и буйным цветом цветут они, и в них копошатся странные скользкие мелкие твари, и тяжелый золото-зеленый туман ползет с болот, стелется по земле: удушливый запах гниения и густой, почти физически ощутимый аромат болотных трав…
Растения сплетаются, движутся, ползут, стискивают друг друга в смертных объятиях; и в сумеречных чащах темные мхи разъедают стволы деревьев, как проказа; и пятна ядовито-желтой плесени на их скрюченных корнях похожи на золотые язвы, и деревья гниют заживо, становясь пищей для других, и животные сходят с ума…
Такой была Весна Арды.
Такой увидел Арту Мелькор.
Он стиснул виски руками.
Мир кричал: первый крик новорожденного переходил в яростный вопль — и в предсмертный хрип. Арта глухо стонала от боли, словно женщина, что не может разрешиться от бремени; огонь, ее жизнь, жег ее изнутри.
Крик пульсировал в его мозгу в такт биению крови в висках, не умолкая, не умолкая, не умолкая ни на минуту.
Боль стиснула его сердце, словно чья-то равнодушная рука.
Не-Тьма враждебнее Тьме, чем Свет.
Не-Тьма царствовала в мире.
На мгновение Властелину Тьмы показалось — все кончено.
Ему показалось — это гибель.
Для Арты.
Для него.
И тогда он поднял руку.
И дрогнула земля под ногами Валар.
И рухнули Столпы Света: Тьма поглотила не-Тьму.
В трещинах земли показался огонь — словно пылающая кровь в открывшихся ранах.
По склонам вулканов ползла лава, выжигая язвы оставленные не-Тьмой на теле Арты, и с оглушительным грохотом столбы огня поднимались в небо.
Из глубин моря поднимались новые земли, рожденные из огня и воды, и белый пар клубился над неостывшей их поверхностью.
И была ночь.
…И над ночной пылающей землей на крыльях черного ветра летел он и смеялся свободно и радостно.
С грохотом рушились горы — и восставали вновь, выше прежних. И кто-то шепнул Мелькору: оставь свой след…
Он спустился вниз и ступил на землю. Он вдавил ладонь в незастывшую лаву, и огонь Арты не обжег руку его; он был — одно с этим миром.
И на черной ладье из остывшей лавы плыл он по пылающей реке, и огненным смехом смеялась Арта, освобождаясь от оков, и молодым, счастливым смехом вторил ей Мелькор, запрокинув лицо к небу, радуясь своей свободе и осознанной, наконец, силе.