Летят наши годы - страница 20
Ловко отбрасывая снег, Настя рассказывала:
— Нынче я во вторую смену, вышла — думаю, покидаю малость, соседи почти все на работу с утра, некогда. А тут вижу — опередили вы меня… Лопата вот только у вас неудобная. У меня половчее будет — Лешина память еще.
Лопата у нее в самом деле была удобнее — с широким фанерным штыком, обитым по острию белой жестью.
Дело пошло быстрее. Настя расширила прорубленный Корнеевым проход еще на лопату, догнала его и пошла вровень. Федор Андреевич невольно приналег, соседка легко приняла новый ритм и успевала еще наискосок подрезать кромку траншеи. Став округлыми, края теперь не обваливались и придавали линии прохода какую-то законченность, даже изящество..
Наклон — взмах, поддел — бросил. Концы старенького Настиного платка то спадали вниз, то взлетали за спину. Поглядывая на оживленное зарумянившееся лицо соседки, Федор Андреевич со смущением замечал, что он начинает отставать. Заныла поясница, участилось дыхание, а Настя все так же ровно взмахивала лопатой. Отставать было неудобно.
Выручила его Анка. Она влетела во двор так стремительно, словно там, на улице, за ней гнались, крутнула клеенчатым портфельчиком.
— Мам, дай я!.. Здравствуйте, дядя Федя!
Щеки у девочки были красные, словно натертые свеклой, на вязаной шапочке и пальто дрожали крупные снежинки. Не прерывая работы, Настя строго отозвалась:
— Положи сначала портфель. — И тут строгий голос дрогнул: — Вон как распалилась, горячая!
Анка сбегала домой и тут же вернулась.
— Теперь давай.
— У дяди Феди попроси, он раньше начал.
Анка уверенно подошла к Корнееву, взглянула на него чуть настороженными глазами.
— Дайте мне, дядя Федя.
Корнеев протянул Анке лопату, с наслаждением выпрямился.
— Перекур! — свеликодушничала Настя, втыкая свою лопату в снег. — Умаялись, поди? С непривычки всегда так, а по мне-то все одно, что в игрушки играть.
Дышала она ровно, спокойно, и только щеки розовели широким ярким румянцем хорошо поработавшего человека.
— Не торопись, сомлеешь, — останавливала она заспешившую Анку, глядя, как та старательно и неуклюже ворочает длинным черенком.
Пережидая, пока Корнеев докурит, и, может быть, умышленно продлевая для него передышку, Настя принялась рассказывать о заводских новостях.
— С января план нам прибавляют, народу напринимали страх сколько! Часы новые выпускать будем, «Победа» называются. Показывали вчера образец — красивые! На пятнадцати камнях. И ведь как хорошо назвали: «Победа», — правда?
Корнеев кивал, завидуя тому, с какой заинтересованностью говорит Настя о своей работе, и снова задавался вопросом: почему Поля перестала дружить с ней? Вопрос этот возникал почти при каждой встрече с Настей и потом ускользал из памяти. А то, что дружба у них прервалась, было очевидно. И жаль.
— Ну что, может, еще до сарая дочистим? — засмеялась Настя. — Или уж устали, хватит?
Корнеев энергично потряс головой, отобрал у Анки лопату.
— Начали, коли так! — скомандовала Настя и с маху вогнала лопату в сахарную маковку сугроба.
Анка домой не ушла, Корнеев с удовольствием прислушивался к ее звонкому голосу. Девочка, освоившись, озорничала, пыталась отнять у матери лопату и с визгом отскакивала в сторону, когда та шутливо замахивалась на нее.
— Анка, не балуй! — покрикивала Настя, но было видно, что и она рада этой возне.
Широкий ровный проход к дровяному сараю был уже почти готов, когда Анка начала швыряться снегом. Федор Андреевич поймал девочку и подкинул ее вверх. У самых его глаз мелькнули испуганные и восторженные синие глаза; в эту же секунду острая боль ударила в поясницу.
Корнеев поспешно опустил Анку, с силой, чтобы не закричать, закусил губу.
Анка аккуратно одернула пальто и, проникнувшись доверием, с любопытством спросила:
— Дядя Федя, вам очень говорить хочется?
Превозмогая боль, Корнеев усмехнулся, кивнул. Губы у него невольно покривились.
— Анка, бессовестная! — оглянулась Настя и, увидев побледневшее лицо Корнеева, ахнула: — Что с вами, Федор Андреевич? Нехорошо? Домой идите, домой, и ложитесь. Не надо было вам возиться, а тут я еще, дуреха, втравила! Может, помочь вам чем?