Левиафан - страница 24

Оба посетителя открыли было рты, но президент остановил их поднятой ладонью.

— Президент Чавес в последнее время не очень-то и прислушивается к американцам и не пожелает откладывать открытие завода из-за угроз, переданных через нас. Припомните, я ведь подписал петицию ОАГ, чтобы его закрыли. Если уж он не стал слушать соседей по Организации американских государств, то уж меня он чертовски наверняка слушать не станет, когда Китай и изрядная часть Европейского союза ждут не дождутся его продукции.

— Сэр, какой-то маньяк угрожает ему ядерным ударом, если завод заработает, — указал Харфорд Леман на сообщение.

— Разумеется, мы передадим это венесуэльским властям, трубя тревогу самым экстренным образом, по они не воспримут эту угрозу всерьез. У нас есть какие-нибудь зацепки по этому делу?

— Мы уже прокручиваем наиболее очевидные процедуры, сэр, — «Гринпис», «Коалиция за зеленое решение», — но от них подобная угроза исходить не может; они знают, что все примут это за розыгрыш. Ядерный удар несколько выходит для них за рамки доступного, а заодно малость контрпродуктивен для достижения их целей.

Президент перевел взгляд с директора ФБР на советника по национальной безопасности. И нажал кнопку интеркома:

— Марджори, мне надо переговорить с нашим послом в Венесуэле. Он должен убедить президента Чавеса ответить на мой звонок; крайне важно, чтобы он выслушал то, что я должен сказать. Если это не удастся, мне понадобится китайский посол в этой стране. Я просто-таки должен переговорить с кем-нибудь из находящихся там. Кроме того, мне безотлагательно нужны здесь директора ЦРУ и АНБ.

— Мы не считаем такое правдоподобным, но взлом нашей системы компьютерной безопасности говорит, что это отнюдь не заурядный шизик, — заявил директор ФБР, глядя на президента в упор. — Они могли бы вытворить с нашей системой бог весть что, но их интересовало лишь одно: привлечь наше внимание и передать это послание.

Президент захлопнул лежащую перед ним папку.

— Что ж, эти неведомые личности своего добились, не так ли?

Ему снова снился сон. Как и прежде, в других снах, он отчаянно пытался вздохнуть, но даже простой глоток воздуха требовал непомерных усилий. Он позволил горячим водам моря завладеть его телом, хотя разум упорно отказывался подчиниться. Прошлое закружилось над ним, как вода, вертя им во все стороны.

Он видел во сне, как тьма смыкается, чувствовал горечь утраты, но не себя, а чего-то или кого-то другого, пребывающего где-то вне пределов его умирающего сознания. На периферии памяти мимолетно мелькнула женская улыбка и тут же исчезла. Он ощутил ужасающее давление моря, начинающего предъявлять права на его физическое тело. Не в силах больше этого выносить, он открыл рот и попытался сделать отчаянно необходимый вдох. Горячая вода взрывающегося моря ворвалась в его пересохший рот, и терзающая его боль начала угасать.

Льющийся сверху солнечный свет помрачился, и тело его обмякло. Он утопал, и хотя раньше мысль об этом ужасала его, сейчас она показалась утешительной. Он знал, что успешно исполнил то, что затеял, так что все в порядке. Его рассудок успокоился, не считая только той мелочи, которую память никак не могла ухватить.

Сон принял новый оборот, как всегда в этом месте. Чьи-то руки увлекали его прочь, тянули глубже. Он всегда хотел крикнуть, что умирает, так почему бы не оставить его в покое. Но, несмотря на его мольбы, его продолжали увлекать все ниже, пока фальшивый яркий свет не пробился сквозь закрытые веки. Затем боль вспыхнула, как всегда, но теперь впервые в этот крайне неприятный сон добавился новый элемент — голоса из тьмы:

— Наш гость приходит в себя.

— Капитан, вы меня напугали. Насколько я слышал в последний раз, вы крепко спали в своей каюте.

— Насколько я слышал, доктор, я располагаю свободой передвижения по собственному кораблю.

— Да, мэм. Я только…

— Этот человек куда серьезнее тех, с кем мы привыкли иметь дело, доктор. Я не хочу, чтобы он знал, где находится, и он не должен знать, кто вытащил его из воды. Вы можете подержать его без сознания?

— Если понадобится, я могу ввести его в кому. Если позволено спросить, к чему было его спасать, если он представляет угрозу для вас… для нас?