Лейла, Кайла, Кейла и Келайла - страница 4

Но тишина стала еще гуще, кажется, можно было черпать ее ложкой, как плотный кисель. Или же — задохнуться, вдыхая с ночным воздухом.

Медленно шла Келайла по коридору, пугаясь странной тишины. И так же испуганно встала посреди родительской спальни. Там, где всегда спали родители, они спали и сейчас. Крик дочери не разбудил их. Отец сидел, привалившись к стене, держал на коленях чашку с недопитым чаем. А мать склонилась над столом, опустив голову. Рядом стояла такая же чашка.

Заплакав, Келайла потрогала отцовскую руку. Теплая, но такая — неживая совсем. И глаза матери были закрыты, тихое дыхание шевелило прядку волос. Девочка взяла со стола чашку, забрала из рук отца другую. Уйдя на крыльцо, плеснула недопитый чай на грядку с ромашками, страшась увидеть, как пожухнут яркие лепестки. Но ничего не случилось. Цветки застыли, и те, которые она пошевелила рукой, так и остались склоненными, не выпрямляясь.

Он сделал так, что они заснули, догадалась Келайла, возвращаясь в дом, такой пустой и от этого почти страшный. Черный человек в плаще, который забрал моих сестер, сманил их сладкими обещаниями. Наверное, если бы я ужинала вместе со всеми, я тоже спала бы сейчас. Ведь я слишком маленькая, чтобы уйти, надеясь на любовь принца. Так все думают.

Нет, подумала она дальше, хмуря брови, а руки ловко вымыли одну чашку, и теперь держали вторую. Я уже выросла. И принц правда, очень красивый, просто дурак, как и все мальчишки. Никто не видел, что он вытаскивал из-под плаща. А я видела! И правильно запустила косточкой в гладкий лоб.

Но тут она вспомнила, как сердились на нее сестры и снова заплакала, с чашкой в руках. Если бы она не вмешалась, кто знает, вдруг бы Эли-Манита-Амиру выбрал одну из трех, женился, и тогда злой в черном плаще не увел бы глупых доверчивых ее сестричек!

— Что сделано, то сделано, — пропищал из окна маленький резкий голосок, — я благодарю тебя, Золотое сердце, за спасение моего гнезда.

На подоконнике кланялась, дергая хвостиком, птичка-заряница, пылали красные перышки на шелковой грудке, сияли желтые перья в острых крылышках.

А Келайла была так опечалена, что даже не удивилась тому, вот птичка говорит с ней человеческим языком. А может, не удивилась, потому что всегда говорила сама — с птицами под крышей и котами на чердаке, с уточками в озере и кузнечиками в колосьях пшеницы. Потому она просто спросила заряничку, шмыгая носом, таким же красным от слез, как перья на птичьей грудке:

— Но что же мне делать дальше? Я бы побежала искать сестер, но как бросить маму и папу? Они спят.

— Верно, Золотое сердце, — поклонилась ей заряничка, дергая хвостиком, — и пусть спят. Беги, ищи своих глупых красавиц, а мы присмотрим за домом. Я буду следить, чтобы никто не вошел, серая кошка прогонит мышей, чтоб не сгрызли припасы, лохматый пес защитит дом от чужих. Мы все любим тебя, Келайла, и хотим, чтоб ты улыбалась, а не плакала. И снова — спасибо тебе, за то…

— Да, да, пожалуйста, — вскочила девочка, по-прежнему с чашкой в руках, — я поняла, и все так сделали бы.

— Нет, не все, — возразила заряничка, — я только маленькая птица, а он — прекрасный принц. Но ты…

— Потом скажешь, а я вымою чашку и побегу! Вот только, куда?

Снизу раздался шипящий голос, и Келайла умолкла, с чашкой в руках.

— Осставь чашшку, как есссть, — посоветовал ей старый уж, такой старый, что рисунок на его спинке давно почернел, а узкая голова покрылась зеленым мхом, — воззьми сс ссобой, в сстарый лесс. Гадюка Ссейшша сскажет, чье это зелье.

— Гадюка? — Келайла, конечно, испугалась, а кто бы не испугался — про гадюку Сейшу рассказывали в деревне страшные вещи, и именно из-за нее никто не ходил в Старый лес, хотя там вырастали грибы размером с пастушью шляпу и вился по кривым деревьям дикий виноград с вкуснейшими черными ягодами.

— Ссейша тоже пьет молоко, — сказал старый уж, проползая рядом с босыми ногами девочки, — такое, какое ты льешь мне в блюдце. Пуссть тебе повезет, Золотое ссердце…

Кто бы подумал, думала Келайла, наполняя молоком зеленую бутылочку, ужасная злая гадюка Сейша — пьет молоко! Вернее, не пьет, потому что никто, наверняка, ни разу не угостил страшную хозяйку Старого леса.