Лейтенантами не рождаются - страница 39

А пока я, раненный, вместе с фрицами и «макаронниками» вел «наступление» на запад в одном с ними вагоне, не представляя своей судьбы.

Поезд направлялся в Горловку, так назывался у нас город Сталино. Ночью на каком-то разъезде около угольных терриконов поезд встал, шел налет наших ночных бомбардировщиков. Бомбы рвались где-то впереди состава, горели вагоны с боеприпасами, сверкало огромное пламя, и беспрерывно слышались взрывы вагонов и цистерн с горючим.

Все, кто мог ходить, разбежались из вагона, я подполз к открытой двери и с тоской смотрел на происходящие события. Бомбежка наших бомбардировщиков вызывала радость, страха не было. Но все быстро закончилось, самолеты улетели, впереди догорали вагоны. Вскоре разбежавшиеся немцы стали возвращаться в вагоны. Часа через три наш состав начал медленно двигаться вперед. По обеим сторонам дороги горели какие-то постройки и уголь в отвалах. От смрада и копоти в вагоне было трудно дышать. По настроению немцев было видно, что они рады тому, что остались живыми в этой суматохе.

Под стук колес задремал. Где-то под утро поезд остановился, сильно стукнула дверь, и я проснулся. В открытую дверь потянуло холодом. Было слышно, как от ночного мороза скрипел снег под сапогами бегавших фрицев. Я понял, что мы прибыли в какой-то пункт, где у немцев расположен прифронтовой госпиталь. Вскоре начали подходить грузовые машины к вагонам и все, кто мог ходить, пересаживались в них.

Невольно пришла мысль, а какова же будет моя судьба сейчас? Пока машина отвозила раненных фрицев, подполз к открытой двери и осмотрелся: впереди внушительного вида черное здание, видимо, госпиталь.

Закончив разгрузку, немцы проверяли вагоны и забирали оставшихся, кто не мог ходить. Заглянули и в мой вагон. Осветив фонарем, немцы глядя на меня, удивленно переглянулись и что-то быстро залопотали. Один из них спросил, кто я? Румын, мадьяр? Я ответил — русский.

— Из армии Власова?

— Нет, Советской Армии.

— Пленный?

— Да.

Немцы еще раз переглянулись, потом один из них побежал, видимо, к старшему офицеру. Пока он бегал, я подумал, что вот и настал мой час: выбросят меня из вагона в снег и здесь же в поле «шлепнут». Все это было вполне логично. Внутренне я к этому приготовился, «геройства» проявить не мог, как это можно было видеть в кинофильмах, но страха перед смертью не было и, вот что странно, даже не было ненависти к немцам в этот период. Видимо, сказывался русский характер — терпеливо переносить невзгоды, а там, если будем живы, может быть, еще и повоюем. Как правило, настоящие россияне всегда медленно запрягали, но зато любили быструю езду. Недаром Н.В. Гоголь писал: «… тройка, птица-тройка, знать у русского народа ты могла только родиться…».

К моему удивлению, машина подошла задним бортом к вагону, я переполз в нее, и мы поехали. Из разговора немцев понял, что это город Сталино, центр всесоюзной кочегарки, так советский народ воспринимал этот город. Везли меня не то в лагерь военнопленных, не то в госпиталь военнопленных, этого я не разобрал. Проехали весь город и на другой его окраине въехали во двор, обнесенный высоким забором из колючей проволоки со сторожевыми вышками.

Итак, судьба меня привела в «экспериментальный» госпиталь для советских военнопленных, немецких холуев из зондеркоманды, как правило, украинцев и полицаев в большинстве случаев из «западенцев», так называемых западных украинцев.

Это был, действительно, госпиталь, по тем меркам его можно назвать даже хорошим. В палатах чисто, каждому кровать с чистым бельем, подушкой. В палатах работали санитары из военнопленных. Почему же он экспериментальный? Да только потому, что возглавлял его, т. е. был главным врачом и главным хирургом, какой-то отпрыск крупного немецкого босса, студент медицинского факультета. Этот студентишка, не закончив еще обучения, получил от своих родителей такую экспериментальную базу, о которой в другое время и мечтать было нельзя.

Два раза в неделю у него был «мясной» день. За день он успевал прооперировать 5–6 военнопленных. Пластал, как говорится, направо и налево. Половина из них умирала сразу, вторую половину он дня через два отправлял в «душегубку», на свалку, одного или двоих только пытался лечить, как мог, и кормил при этом неплохо. Ответственности ни перед кем не нес. Бывало время, когда у этого «экспериментатора» в «мясные» дни не было интересного «материала», тогда он делал обход, выбирал кого-либо из здоровых военнопленных и приказывал готовить к операции. Все, кто проходил через его руки, как правило, были еще и кастрированы.