Лейтенантами не рождаются - страница 7

Однажды ночью по боевой тревоге подняли роту и всю бригаду. Зачитали боевой приказ, что в 30 километрах на северо-западе в лесу высадился десант «противника» и продвигается в направлении поселка Юг. Наша задача его упредить и во встречном бою уничтожить.

Зима наступила ранняя, с сильными морозами, а нам предстояло неделю провести в лесу в боях с условным противником. Построив роту, сделав перекличку, выяснили, что кроме больных и наряда дежурных оказались и симулянты. Особенно любил «сачкануть» ефрейтор В. Моисеенко. Он обычно поступал так: получив сообщение по солдатскому «семафору», что будет боевая тревога, незаметно от всех обрывал подметку у ботинка и требовал оставить его дома для ремонта обуви. Обычно это у него проходило, а на сей раз не вышло.

Осмотрев солдат и убедившись, что они готовы к длительному маршу, я приказал ефрейтору оборванную подошву примотать проволокой. Я понимал, какую ответственность беру на себя, солдат может обморозить ногу, но уж очень хотелось проучить наглеца, чтобы он не вздумал выкидывать подобные штучки на фронте. Подозвав старшину Л. Мухортова, прибывшего с укрепрайона Дальнего Востока, приказал ему, чтобы во время похода и ночевок в лесу, он посматривал за симулянтом и не давал бы ему обморозить ногу, чтобы избежать фронта.

Все обошлось благополучно, но по пути домой Моисеенко со злобой прошипел: «Запомни, лейтенант, на фронте я тебя пришью!» Я спокойно ему ответил: «В трибунал сообщать не буду, но тоже запомни, что пристрелить тебя сейчас не могу, будут судить, а как только будем находиться во фронтовой полосе, где действуют фронтовые законы, за эту угрозу расстреляю на месте». Он, видимо, это запомнил и, не доехав до фронта, дезертировал из части. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Был и такой инцидент: 7 ноября по случаю праздника бригада построилась на пруду. Он уже затянулся льдом, который, хоть и потрескивал, выдержал и людей, и технику. После поздравления личного состава бригады с праздником был зачитан приговор о смертной казни за дезертирство солдата Н. Лопатина. Он сбежал из части и был задержан в районе Хабаровска. Это было его второе дезертирство, первое ему сошло с рук, а вот второе стоило жизни.

Прокурор обратился к личному составу бригады и спросил: «Кто хочет принять участие в расстреле дезертира?» Из строя вышли человек 8 и вскинули винтовки, по команде дали залп — и все было кончено. От праздника остался неприятный осадок, а случай этот запомнился на всю жизнь.

Однажды отрабатывали на учениях тактику ведения боя — батальон в наступлении, рота в обороне. Задачу за роту решал я. Нужно было перехватить батальон на марше, навязать ему бой, заставить его преждевременно развернуться и атаковать, нанести ему решительный удар, по сигналу красной ракеты перейти в контратаку. Поскольку бой условный, противник условный, ракетницы не было, ее должен был заменить выстрел из пистолета.

Я находился под высокой елью в боевых порядках роты, на правом фланге, отсюда удобнее вести наблюдение за «противником», рядом находились командиры взводов.

Когда «атака» начала захлебываться, я достал пистолет, поднял руку вверх и выстрелил, что означало переход в контратаку. К изумлению офицеров, после выстрела к моим ногам упала серенькая белочка с пробитой головкой. Пуля ударила снизу в челюсть и прошла насквозь. Стреляя, я не смотрел вверх и белку не видел. Жаль ее было, однако я не растерялся и, обращаясь к офицерам, сказал: «Вот так стреляют фронтовые офицеры — учитесь».

На квартире мы жили вдвоем с лейтенантом В. Беловым, командиром взвода бронетранспортеров. Хозяйка наша, попадья, имела двоих детей: дочь и горбатого сына, батюшка у них умер. Все они были отличными портными, хорошо подрабатывали, от заказов не было отбоя, да и мы свои новые шинели перешивали у них.

Отправляясь на фронт, я оставил у них комплект летного обмундирования и сапоги, которые просил передать матери, когда она приедет. Все это тогда стоило очень дорого, а главное, можно было в деревне обменять на продукты. Матери я написал письмо, и она съездила к ним. Они обругали меня и мать, заявив ей, что я ничего не оставлял, и пожелали мне первую пулю в лоб.