Льеж и Тула - страница 19
Развивая начинания «общества» возможно шире, можно влить живую душу в тульскую промышленность, если, понятно, капитал сумеет занять в этой промышленности принадлежащую ему роль.
Я глубоко верю, что Туле предстоит прекрасная промышленная будущность, что выражение «Тула есть русский Льеж» будет употребляется с полным правом. Но для этого нужна дружная, энергичная работа всех заводчиков, фабрикантов, земства, города и общества для содействия и развития кустарной промышленности.
Одинаковые причины влекут за собою одинаковые следствия.
Если в Льеже применение машин, домашнего труда, изучение техники мастерства, рынков сбыта, обширное применение профессионального образования дали бессмертный результат, то, если в Туле будет осуществлена та же программа, успех будет её законным следствием.
С. А. Зыбин.
Печатать разрешается. Тула. Декабря 1 дня 1903 г. За Вице-Губернатора, Испр. об. Старшего Советника Иванов.
Типография Губернского Правления.
Приложение.
Легенда о тульских
оружейниках
Туляк – стальная душа.
Туляки блоху подковали
и на цепь посадили
(Народная поговорка).
Легенда о тульских оружейниках. Своеобразная жизнь тульских оружейников, их искусство и патриотизм не могли не производить сильного впечатления на народ и дали материал для в высшей степени интересного сказа «о тульском косом Левше[134] и стальной блохе».
«Я не могу сказать, – говорит Лесков в своём предисловии к сказу, – где именно родилось баснословие о стальной блохе, т.е. завелось ли оно в Туле, на Ижевске или в Сестрорецке, но, очевидно, оно пошло из одного из этих мест. Во всяком случае, сказ о стальной блохе есть специально оружейничья легенда, и она выражает собою гордость русских мастеров ружейного дела. В ней изображается борьба наших мастеров с английскими, из которой наши вышли победителями и англичан совершенно посрамили и унизили. Здесь же выяснилась некоторая секретная причина военных неудач в Крыму». «Теперь всё это уже – дела давно минувших дней и преданья старины», хотя не глубокой, но преданья эти нет нужды торопиться забывать несмотря на баснословный склад легенды и эпический характер её главного героя». «Собственное имя Левши, подобно именам многих величайших гениев, навсегда утрачено для потомства[135], но как олицетворённый народной фантазией миф, он интересен, а его похождения могут служить воспоминанием эпохи, общий дух которой схвачен метко и верно. Я записал эту легенду в Сестрорецке по тамошнему сказу от старого оружейника, тульского выходца, переселившегося на Сестру-реку ещё в царствование императора Александра I».
По своей полноте и законченности, по верности в оценке лиц и событий, по яркости и цельности типа героя легенда эта, единственная в своём роде, почему-то мало обратила на себя внимания[136]. К сожалению, вычурный язык легенды, дешёвое каламбурство, рассеянное во многих местах, несколько уменьшают её достоинства[137]. Очень возможно, что эта сторона легенды больше обязана самому Лескову, любившему разные словечки, чем народному остроумию. Во всяком случае, легенда много бы выиграла, если бы Лесков освободил её от того наносного балагурства, которое в ней появилось в силу личных особенностей рассказчика и не свойственна (?) ей, как народному эпосу, обладающему всегда ясным, спокойным, серьёзным языком[138].
Когда император Александр Павлович[139] окончил Венский совет[140], говорит легенеда, то Он[141] захотел по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть. Государя в поездке сопровождал донской казак Платов. Особенно в Англии старались прельстить Государя разными диковинками и вот, между прочим, показывают пистоль необычайной работы.
«Это пистоля неизвестного неподражаемого мастерства, её наш адмирал у разбойничьего атамана в Кенделябрии из-за пояса выдернул». Государь взглянул на пистолю и наглядеться не мог. Взахался ужасно.
«Ах, ах, ах, говорит, как это так… как это даже можно так тонко сделать» И к Платову[142] оборачивается и по-русски говорит: «Вот если бы у Меня был хотя один такой мастер в России, так Я бы этим весьма счастлив был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал». А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвёртку. Повернул раз, повернул два – замок вынулся. Платов показывает Государю собачку, а там, на самом сугибе, сделана русская надпись: «Иван Москвин во граде Туле».