Либитина (СИ) - страница 13

Больше всего терзало ее жуткое лицо, костенеющее в смерти. О чем думала она, отчего ей было так тяжело и больно в последние мгновения жизни? Если б узнать и исправить это, чтобы она улыбнулась на небесах!

Но, тут же вспоминая посмертную гримасу старой леди, я содрогалась: на небесах ли? Всё-таки в мои сны наяву мало-помалу просачивалась тревога о Терратиморэ.

«Кармель не захотела заплатить мне долг, так я возьму его с вас!»

«Плачь не о ней, а о стране!» -

Впрочем, отражения сказанных в мрачный день переворота фраз пока лишь проскальзывали в глубинах моего зеркального панциря-щита. А муж не скорбел и вполовину так, как я, и скоро начал высказывать недовольство моими опухшими глазами.

— Не заслуживает эта старая ведьма ни слезинки! — безыскусно прямо и внезапно, как всегда, заявил он, когда мы, прикрытые только большим цветастым платком, отдыхали на укрытой от посторонних глаз полянке после утренней близости. Он застал врасплох — уколол острой иглой под размягчившийся от любовной игры панцирь. От фантомного ощущения я даже съежилась и слабо возмутилась:

— Мой лорд, почему сейчас!? И как вы можете! Она была мне второй матерью!

— Леди Кармель была замечательной кукловодшей, — покрытая курчавыми золотистыми волосами грудь мужа под моей ладонью будто окаменела. Он был решительно настроен поговорить о Кармель и приготовил вторую иголку: — Ведь даже в последнем в жизни разговоре знала, за какую ниточку потянуть, чтобы у вас и сомнений не возникло, идти ли в тронный зал жертвенным ягненком.

— Она поставила себя на одну ступень со мной, самую важную: мы обе матери. Это так! А вы говорите…

— Оборвите ниточки, леди Эмендо! Вами поиграли и выбросили! -

Я машинально отметила, как грустно дернулись уголки губ мужа на последней фразе, и вдруг все поменялось. Не замеченный им самим простой жест расколол мой шоковый панцирь, наращенный в дни после переворота. Раскаяние хлынуло сквозь открывшуюся рану, затопило сердце. Я наконец-то увидела ситуацию глазами мужа.

Им тоже поиграли… и выбросили. По приказу Макты королевская стража была расформирована. Эреус взял себе одного молодого стражника, Эрвина секретарем, остальные же были потеряны. Дело его пяти последних лет было выброшено в помойную яму.

Я обняла Эреуса крепко и тепло, уткнулась лицом ему в плечо.

— Простите меня.

— Вы понимаете?! Я потерял все, все, — быстро, невнятно заговорил он и замолчал, играя желваками и досадуя на себя за слабость.

— Вы все вернете, я верю, — я замолчала. Новые беды и тревоги наползали широким грозовым фронтом на горизонт моих дум. Будущее нашей семьи было, и правда, мрачным. Неспроста я предпочла этим думам скорбь по названной матери! Если Семель вновь не потребуются услуги двойника, ход на королевский двор будет для Эмендо закрыт.

— Эреус, давай пока просто поживем здесь? Отдохнем, соберемся с силами? — наугад сказала я, для доверительности отказавшись от титулов. Муж хмыкнул, но потеплел:

— Придет осень, время балов и приемов, — и ты прибежишь в Карду бегом, в бальных туфельках… Здесь нечего делать, кроме как медленно сгорать под южным жестоким солнцем, Ариста.

Солнце в Донуме было действительно жестоким. Неестественно черными под ним казались наши с Эреусом тени на траве. Муж приподнялся, разминая затекшую руку, и его тень побежала по земле дальше, коснулась и слилась с тенью кроны дерева, такой же болезненно контрастной для глаз. Дальше лежала тень холма, а на нем — тень поместья. Как много тени вокруг! Будто большая буря собирается, да не в небе, а под ногами… Я почему-то вздрогнула. Впервые после отъезда из Карды страх всерьез накатил большой холодной волной, соленой не как морская вода — как кровь:

«Что вы сделали? Вы посадили на трон чудовище!» -

Черные тени, черные мысли, черные предчувствия. Черный август.

— Подождем. Полагаю, скоро в гости наведается Митто или Вако, чтобы заручиться вашей поддержкой в очередной интриге, — ободряюще сказала я. — И Эмендо вернут себе все, что потеряли.

Гедеон Вако прибыл на закате следующего дня. Тайно, в закрытой карете без герба фамилии, без слуг. Я смотрела, как первый министр поднимается в гостевой домик, где решено было побеседовать, и в сердце, вопреки недавним собственным ободряющим словам, нарастала тревога. В длинном темном плаще с капюшоном, бросающим тень на лицо, Гедеон казался призраком, явившимся в сумерках напророчить несчастной деве злую судьбу.