Лица - страница 40

За три недели она так устала, что едва могла дотащиться до классной комнаты. Голова болела, все тело стало водянистым, но когда по воскресеньям звонил Бернард, она отвечала, что у нее все в порядке.

— Что-то по голосу не похоже, — беспокоился он. — Звучит как будто ты подхватила простуду. Сходи-ка в лазарет. Пусть тебя проверят.

— Хорошо, — отвечала она. — Спасибо, — а когда Бернард клал трубку, забиралась в кровать и натягивала на себя одеяло, даже если стоял жаркий солнечный день.

В тот раз через несколько минут после его звонка ее разбудила смотрительница спального корпуса — молодая жилистая женщина, которая должна была смотреть за девочками, быть им дуэньей, но которая на самом деле редко выходила из своей комнаты и даже не знала имен всех своих подопечных. Она склонилась над Женей, и выражение беспокойства появилось на ее лице:

— Ты не заболела? Твой опекун звонил декану.

Женя отвернулась, но смотрительница упорствовала. Пощупала прохладной худощавой рукой ее лоб, потом поставила градусник под язык, а вынув и посмотрев на него, тихонько присвистнула. — Нужно сейчас же отвести тебя в лазарет.

Она помогла Жене одеться, упаковала маленькую сумочку с туалетными принадлежностями и проводила по ухоженной лужайке в лазарет за часовней.

У Жени была температура — 104 градуса[2]: она подхватила азиатский грипп. В лазарете ей пришлось проваляться десять дней. Бернард прислал ей розы — целую дюжину: золотистые, темно-красные, бордовые; все с длинными стеблями. Женя попросила сиделку их унести — как и в Англии, запах был всепроникающим, а их сладостная гнилость бередила желудок.

Первые четыре дня она лежала одна и почти все время спала. На пятый день, когда угроза заражения других миновала, ее перевели в небольшую палату с четырьмя кроватями. Две из них пустовали.

Женя проснулась после полудня и увидела над собой лицо внимательно вглядывавшейся в нее девочки. Та была в больничном халате, босоногая, волосы сбились вперед. Заметив, что Женя открыла глаза, она слегка отпрянула.

— А ты красивая, — произнесла она как бы извиняясь. — Хай!

— Хай.

Глаза у девочки были маленькими, нос небольшим, а рот широким, широкое лицо все усеяно веснушками. Какое-то вдавленное лицо, подумала Женя, но дружеское и открытое. Она улыбнулась.

— Ты ведь русская?

— Да.

Девочка ухватила Женю за руку и крепко, по-мужски, пожала.

— Лекс Вандергрифф. Лекс — сокращенно от Алексис. Так меня зовут, — улыбка, как солнечный луч, осветила ее простое лицо.

Женя села на кровати и представилась.

— Я несколько раз видела тебя в школе, — сказала Лекс. — Клянусь, ты выглядела великолепно. Но вблизи ты просто чудо! Настоящий динамит!

Женя рассмеялась. Она знала слово «динамит». Но как можно человека сравнивать со взрывчатой смесью? Лекс изъяснялась очень забавно.

— Как это мы раньше с тобой не встречались? Ты живешь в общежитии? Или ты все время болеешь, как те русские героини, которые умирают от обжорства?

— Да нет, я очень здорова.

Лекс скосила голову на сторону и внимательно посмотрела на нее. Что-то не выглядишь такой, решила она.

Женя привыкла, что ее изучают девочки, но с Лекс все оказалось иначе. Другие смотрели на нее как на бесчувственную диковину, которая не способна заметить их интереса. Лекс глядела на нее с восхищением.

— Так что же ты подхватила? — но прежде чем Женя смогла ответить, забралась на ее кровать и затараторила. — Расскажи мне про Россию, про меха, про снег. Обо всем. Как ты сюда попала? Что значит ощущать себя русской? — она так быстро сыпала словами, что они, казалось, сливались в один знак вопроса.

— Что же мне тебе рассказать? — безнадежно переспросила Женя.

— Расскажи о предках.

— О ком?

— О родителях. Об отце и матери.

— Их… нет.

— Умерли? — с интересом спросила Лекс.

— Нет, их забрали, — Жене не хотелось говорить «в тюрьму» или «в ссылку». Что могла подумать ее новая подруга? И как объяснить ей все это?

— Что это значит? — не отставала Лекс.

— Я еще плохо говорю по-английски.

Лекс взглянула на нее и, различив на лице встревоженное выражение, спросила:

— А как ты добралась до Америки?