Лицо привлеченное - страница 18

Появились признаки того, что Борисов начал терять терпение.

– Гражданочка, – сказал он, барабаня пальцами по столу, – что вы мне городите? Какое мне дело до того, с кем вы жили? Неужели вы думаете, что райкому больше нечего делать, как заниматься такими глупостями? Идите отсюда!

– Куда? – сквозь слезы спросила Нюра.

– Не знаю. К прокурору или еще к кому. Идите!

Но Нюра не уходила. Она стояла и плакала. А Борисов сидел и удивлялся: неужели эта глупая женщина не может понять, кто она, где находится и перед кем стоит. Возмущенный этим, он вышел из-за стола и стал теснить Нюру к выходу:

– Ну ладно, нечего здесь плакать. Здесь вам не это самое. Здесь мы никому хулиганничать не позволим. Здесь и не таким рога обламывали.

Отступая под его напором, Нюра пятилась до самой двери и, задом вышибая дверь, выскочила из нее как ошпаренная.

Прокурор Павел Трофимович Евпраксеин в трезвом виде всегда знал, что он делает и для чего. Он понимал, что многие другие лица не обладают подобным знанием, и поэтому обычно не удивлялся странности их поведения.

Нюра, уйдя от Борисова ни с чем, пришла к выводу, что вела себя неправильно. Теперь она решила действовать так, как советовал ей Иван Тимофеевич Голубев. Но одно дело решить, а другое – сделать. Когда она вошла в кабинет и увидела крупного важного человека за большим столом под большим портретом, она как-то сразу же оробела и, переступая с ноги на ногу, попятилась даже слегка назад, но, вернувшись к порогу, остановилась.

– Вы ко мне? – спросил прокурор приветливо.

– К вам, – сказала Нюра так тихо, что сама слов своих не услышала.

– И по какому же делу?

– Я беременная, – сказала Нюра.

Если бы она последовала совету Голубева в полном объеме, то есть завизжала, кинула на пол сумку и сама кинулась на пол, может быть, это и произвело бы на прокурора должное впечатление. Но она смутилась, покраснела и эту фразу произнесла так тихо, что не была уверена, услышал ли ее прокурор или нет.

– Не понял. Какая? – Прокурор приложил к уху ладонь.

– Беременная, – пролепетала Нюра, смутившись еще больше.

– Громче.

Когда она произнесла то же слово в третий раз, прокурор наконец-то ее услышал. Он улыбнулся и вышел из-за стола.

– Беременная? – переспросил он и, мягко взяв Нюру за плечи, подвел к окну. – Если беременная, вам не сюда, вам во-он куда надо.

И показал ей стоящее на другой стороне улицы обшитое тесом здание, в котором, как указывали вывески, находились родильный дом и женская консультация.

– Нет, – сказала Нюра, – я не насчет этого, я насчет мужика.

– От фронта никого не освобождаем, – быстро сказал прокурор.

– Да нет, – сказала Нюра.

– А если насчет алиментов, то пока рано. Только после рождения ребенка.

– Да не в том, – улыбнулась Нюра. По сравнению с тем, что предполагал прокурор, истинное ее дело показалось ей гораздо более простым и легкоразрешимым. – Мужика-то у меня посадили.

– А-а, – сказал прокурор. – Теперь понял. И за что же его?

– А ни за что, – простодушно сказала Нюра.

– Ни за что? – удивился прокурор. – А вы в какой стране проживаете?

– Как это? – не поняла Нюра.

– Ну, я спрашиваю, где вы живете? В Англии, в Америке или, может, в фашистской Германии, а?

– Да нет же, – объяснила Нюра. – Я в Красном живу, в деревне, отселя семь километров, может быть, слышали?

– Что-то слыхал, – кивнул прокурор. – И что, в этом вашем Красном советской власти нет, что ли, а?

– В Красном нет, – подтвердила Нюра.

– Как, совсем нет?

– Совсем нет, – сказала Нюра. – Сельсовет-то у нас в Ново-Клюквине, за речкой. А у нас только колхоз.

– А, понятно, понятно, – ухватил прокурор. Он взял лист бумаги и стал на нем что-то чертить. – Вот это, значит, речка, здесь, за речкой, советская власть, вот мы ее так заштрихуем. А с этой стороны стало быть, совсем ничего. Да-а, – сказал он, разглядывая с интересом чертеж, – тогда совсем, конечно, другое дело. А то уж я было подумал, как это: советская власть и ни за что. Я лично как прокурор, ну и вообще как советский человек, о таких безобразиях никогда не слыхал. Нет, конечно, бывают у нас отдельные лица, которые по глупости или с умыслом распространяют разные злостные слухи, ну таких-то людей мы, конечно, сажаем. За клевету на наш строй, на наше общество, на наш народ, но это же нельзя сказать – ни за что. Так же?