Лидина гарь - страница 13

стр.

— Ах вы, бесы-дьяволы, такие-разъедакие, дело полюбовное кулаками вершите, — закричала она визгливо, притопывая в такт словам босыми ногами на снегу. — Я вам такую правду устрою, что и сила ушкуйницкая, кулачная вам не поможет. Всего лишитесь, жадюги проклятые, сгорит ваше Лышегорье водохлебское, и пепел по миру рассеется. Дети ваши сиротами останутся, и бог вас проклянет…

Она вдруг бойко схватила с перекладины снег в две маленькие горсти и кинула мужикам в лицо. Завизжала, заворожила, подняла ветер и крикнула им зло: «Дальше вам ехать некуда: дальше небо досками заколочено и колокольчики не звенят…» Да и скрылась как дьяволица в мгновенно разыгравшейся метели.

Лышегорцы расстроились было, стали уговаривать Кузьмина оставить Паховым дочь. Но тот и слушать не хотел. Мужики поговорили-поговорили, да так ни на чем и не сошлись.

Двинулись домой. А метель крутит. По реке лошадей взяли под уздцы, чтоб только с колеи наезженной не сбиться. А небо и правда будто застлал кто, шагу ступить нельзя, темень кругом… Двенадцать верст целый день пробивались, случалось, что и, проваливаясь в глубокий снег, брели, лишь бы совсем не потерять дорогу. Наконец приехали домой, две бочки браги выпили и уж тогда повеселели.

Кузьмин тут же посватал Злату за двоюродного племянника своего, на крещение свадьбу устроил, мужики гуляли целую неделю. И довольные, что дело завершилось благополучно, с легкой, незлобивой душой забыли о страшных угрозах старухи Паховой.

А летом все увидели в словах ее предзнаменование скрытой беды и забеспокоились не на шутку…

Сначала ждали, когда кончится лето, потом — начала осени. А сушь все стояла, и особо благодатное в наших местах бабье лето — грибное, ягодное, хлебное — было теперь как бы всем не в радость, люди торопили дни, сетовали недовольно на великую благость природы. А деньки стояли неспешные, долгие и один светлей да ясней другого, будто про запас природой припасенные.


Только Лида не знала о людской тревоге и не ведала, что наступило ее самое любимое время — бабье лето, с его последним, остывающим теплом. Оно всегда приносило ей блаженное умиротворение. Обыкновенно, еще в пору счастливой семейной жизни, рано утром, оставив в постели спящего Селивёрста, она крадучись, на цыпочках спускалась по скрипучей лестнице во двор и огородами, через росное, убранное поле летела к Домашнему ручью. Став покрепче, половчее на камнях, она плескалась шумно и тихо постанывала от удовольствия. Лида спешила жить в ту пору с неудержимой жадностью, словно боялась, что вот сегодня же нечаянно кончится эта золотая краткость благоуханного вздоха природы.

Может, и оттого еще в эти дни она почему-то всегда испытывала смутное душевное недомогание, словно что-то жало в груди и душа спотыкалась о темные, невидимые тени надвигавшегося увядания, готового вот-вот коснуться летней зрелой красы. Присутствие этих теней тревожило Лиду, приводило ее чувства в смятение. Она беспокойно спала, часто вставала среди ночи, настороженно поджидая то раннее утро, когда в томительной летней усталости нечаянно возникнет легкая грусть, навеянная мягкой, но устойчивой прохладой — первым предвестником совсем близкой смены времен.

И каждой осенью, когда солнце, преодолев ночную прохладу, топило в своих лучах темно-синюю дымку и, казалось, еще властвовало сильнее, чем прежде, она чувствовала, что от нее неумолимо уходит что-то, уходит навсегда, безвозвратно…

Затянувшаяся болезнь лишила Лиду каких-либо представлений о времени. Все ее чувства были собраны теперь в один больно жалящий узел, и сознание не ухватывало ничего, кроме тоски кромешной по Дмитрию Ивановичу.

Три месяца она провела, блуждая по лышегорским лесам, но о днях этих не могла бы сказать что-либо определенное. Все они были прожиты ею как во тьме, не видя света белого, и потому все на одно лицо — тусклые и неприметные. Она давно не чувствовала разницы между днем и ночью, давно не спала, лишь иногда накоротке приседала где-нибудь на пенек или кочку и опять шла, пытаясь разглядеть в редеющей дымке таинственно молчавших сосновых боров своего дорогого Димитрия Ивановича. Так неутомимо и колесила она по светлым борам вслед за ускользающим призраком возлюбленного.