Лихой гимназист - страница 3

Остальные двое рассмеялись, и компания, выкинув сигареты, направилась к служебному входу.

Алексей лежал в снегу, фуражка его слетела с головы и валялась рядом, как и книга, выпавшая из рук. Обида подкатывала к горлу комом, на глаза наворачивались слёзы — то ли от боли физической, то ли от боли душевной, вызванной ужасным оскорблением. По всему выходило, что с Алексеем даже на дуэли драться считают зазорным. И всё из-за нелепого лживого слуха, расползшегося по гимназии.

Обида быстро переросла в злость. Пересилив боль, Алексей поднялся и побежал за троицей. Он схватил за плечо здоровяка Гуссаковского, резко дёрнув, развернул к себе и с размаху двинул ему кулаком в лицо.

Руку пронзила боль. Прежде Алексею не приходилось драться на кулаках. И всё же удар оказался достаточно сильный, чтобы Гуссаковский уселся в снег. Алексей кинулся на обидчика, но остальные двое парней схватили его, оттащили и повалили на дорогу. Несколько пинков ногами по рёбрам — перед глазами поползли круги.

— Вот и лежи тут, — сказал кто-то.

Но Алексей не послушался. Он поднялся и кинулся на Сидоровского, пытаясь достать того кулаками. Кажется, даже получилось, но удар в подбородок опрокинул Алексея в снег. Алексей выплюнул кровь. Ярость, которая охватила его, была чем-то новым, неведомым. Он никогда прежде не испытывал такого чувства, а теперь даже боль отошла на второй план. В голове стоял звон, перед глазами — пелена. Алексей вскочил и бросился на того, кто находился ближе всех, но в следующий миг обнаружил себя лежащим лицом в снегу.

— Да угомонись ты, выродок! — воскликнул один из гимназистов, и на спину обрушился удар такой силы, что Алексей закричал.

— И зачем ты это сделал? — раздался откуда-то недовольный голос Гуссаковского. — А если родственники его в суд подадут? Хочешь в солдаты пойти?

— Дык этот шаврик — бешеный какой-то, не угомонился б иначе, — ответил другой голос, принадлежавший, кажется, Сидоровскому. — Я ж его легонько приложил.

— Легонько — не легонько, а заклинаниями бить не надо было. Почему опять без блямбы ходишь? Поймает надзиратель — в карцере заночуешь, — заскрипел снег под ногами, и пред лицом Алексея возникла обожжённая харя Гуссаковского. — А ты, если донесёшь кому, найдём и поломаем. Уяснил мои слова?

Алексей ничего не ответил, перед глазами всё плыло, а голова не соображала.

— Так, господа, давайте оттащим его подальше отсюда, — это было последнее, что он услышал.

В ушах стоял звук пистолетных выстрелов. После каждого из них тело обжигала боль. Её отблески до сих пор звенели в моей голове, хотя самой боли я уже не чувствовал. Стоило упасть на тротуар, как она исчезла вместе со всем окружающим миром.

Абсолютная тишина окутала меня, я падал в пустоту, в бесконечность, которая поглощала моё естество. Никакого света в конце тоннеля — только мрак вокруг, бессмысленный и вязкий.

Не знаю, долго ли продолжался этот полёт, но в какой-то момент пришло осознание, что я никуда больше не падаю. Спиной я ощущал дощатый пол. Приземление произошло совершенно незаметно. Тут же явилось новое осознания: боли нет, несмотря на то, что мне в спину разрядили целую обойму.

Открыл глаза. Я находился в помещении, залитом тусклым дневным светом. Надо мной — потолок, на потолке — старинная лампа с матовым полукруглым плафоном. Несколько секунд я созерцал эту картину, которая, прямо скажем, сильно разнилась со всевозможными представлениями о загробной жизни, слышанными мной прежде.

Я умер? Меня спасли? Где я? На больницу не похоже, на морг или тюрьму — подавно. Что, чёрт возьми, происходит? Судя по всему, меня притащили в какой-то дом и кинули на полу. Но тогда почему не чувствую боли от пулевых ранений?

Мысль встать с пола пришла не сразу, но когда это случилось, я тут же попытался это сделать. Попытка оказалась неудачной. Руки и ноги функционировали нормально, вот только они почти не слушались команд головного мозга, и вместо того, чтобы привычным движением перевернуться и подняться, я нелепо раскорячился и шлёпнулся пузом на пол, чуть не разбив нос. Моё тело было… неудобным — только так я мог определить это ощущение.